Формула яда

— Последние события меня очень огорчили, господин Дитц,— играя коньячной рюмкой, говорил Шептицкий.— Наши цели едины — вы это прекрасно знаете. Стоило ли ночным вторжением полиции в женский монастырь вызывать в народе волнение? Не проще ли было прежде всего сообщить об этом мне?

— Действия поручика Каблака не были предварительно согласованы со мной,— сухо заметил Дитц.

— Вот видите! — оживился митрополит.— А девушка испугалась и убежала. Кому охота попадать в руки полиции? Я убежден, что она ни в чем не виновата. Она моя крестница...

— Мне горько разочаровывать вашу эксцеленцию,—< учтиво сказал Дитц,— но в общих интересах вынужден это сделать.— Он раскрыл бумажник и протянул митрополиту обручальное кольцо.— Скажите, вам знакомо это кольцо?

Шептицкий повертел кольцо в руках, прочел знакомую надпись на его внутренней стороне и сказал с удивлением:

— Знакомо, конечно, знакомо. Но каким образом оно попало к вам?..

«Вот здесь-то и наступил самый решительный момент в моей жизни,— писал в своей тетради Ставничий.— Мне приказано было явиться в капитул немедленно. Я никак не мог связать вызов в консисторию с судьбой дочери. Мне даже казалось вначале, что митрополит настолько благосклонен к моей особе и несчастью, которое постигло мою церковь в первый час войны, что захотел перевести меня из Тулиголов во Львов и сделать членом капитула».

Наивным, очень доверчивым был отец Теодозий! Мог ли он знать, что вызов его в консисторию — этот штаб греко-католической церкви Западной Украины — был прямым следствием беседы Дитца с Шептицким?

Прямо с вокзала он спокойно направился в палаты митрополита. Однако на этот раз ему пришлось долго ждать.

Наконец распахнулась дверь, и келейник Андрей сказал:

— Отец Теодозий! Председатель консистории и генеральные викарии просят вас пожаловать на заседание!

«На заседание? — с тревогой подумал Ставничий, поднимаясь и одергивая сутану.— С какой это стати на заседание?» Он ожидал, что с ним побеседует митрополит или кто-нибудь из доверенных советников консистории. А дело, видимо, было гораздо серьезнее.

Ставничий окончательно убедился в этом, войдя в зал. Консистория заседала в полном сборе. Правда, на председательском месте сидел не митрополит, а замещающий его генеральный викарий — румяный, круглолицый епископ Иван Бучко.

Отец Теодозий увидел даже главного схоластика капитула отца Алексия Пясецкого, который некогда был домашним прелатом самого папы римского Бенедикта XV. Из-за преклонных лет он вызывался на заседания консистории только в самых важных, исключительных случаях.

Ставничий остановился неподалеку от аналоя перед раскрытым Евангелием, взгляды всех сидящих сосредоточились на нем. Невысокий, щупленький старичок, нервно мнущий в руках соломенную панаму, был очень жалок перед лицом этой элиты священнослужителей митрополии. Он все еще не догадывался, для чего его вызвали.

Епископ Иван Бучко поднялся со своего места и, поправив бриллиантовую панагию, висящую на груди, откашлялся.

— Отец Теодозий,— сказал он торжественно,— перед началом судебного разбирательства извольте произнести «роту присяги».

— Судебного? — изумился священник.— Меня собираются судить? За что?

— Все будет зависеть от вашей искренности,— отрезал Бучко.— Выполняйте установленный обряд!

Взглянув на каменные лица участников религиозного трибунала, отец Теодозий подошел к аналою, на котором возлежало старое Евангелие в кожаном тисненом переплете. Сотворив крестное знамение, глухим, дрожащим голосом он пробормотал:

— Я, иерей Теодозий Ставничий, присягаю господу всемогущему, в троице святой единому, что в разбираемом деле буду говорить чистую правду, ничего к ней не прибавляя и ничего не отнимая. Так помоги мне, боже н это святое Евангелие...

Он наклонился, поцеловал Евангелие, и его седые волосы упали на тисненый золоченый переплет.

— Хорошо, отец Теодозий,— сказал Бучко.— Итак, слова «роты присяги», которые мы услышали сейчас, обязывают вас говорить только правду... Как вы думаете, отец Теодозий, обязательны ли еще для вас напутствия святейшего отца нашего папы римского Пия Двенадцатого о задачах католического действия?

— Конечно, обязательны,— ничего еще не понимая, запинаясь, ответил Ставничий.

— А что говорил нам всем святейший отец о раздвоении совести? — ласково и вместе с тем не без ехидства спросил Бучко.

— Святейший отец предостерегал нас... против таких явлений, когда бывают люди с одной совестью для личной жизни... и с другой совестью в публичных выступлениях...

— Возможны ли подобные явления в нашей пастырской среде? — перебил священника Бучко.