Любимым занятием Марши было посещение магазинов, торгующих всяким старьем, где она, в том числе, надеялась когда-нибудь наткнуться на драгоценную вещь - таких историй она знала множество, и с вожделением рассказывала; наверное, живо представляя, как в один прекрасный день и она вытянет из кучи хлама свое заветное сокровище.
Меня удивляла её способность бестрепетно садиться за руль своей небольшой, далеко не новой Тойоты "Кароллы", и отправляться хоть за три-девять земель. Такое отношение к езде на автомобиле типично для американцев вообще. Проехать пару сотен километров, в представлении большинства из них, это сущие пустяки. Не обходила Марша своим вниманием и другие магазины. Она могла несколько раз съездить в какую-нибудь китайскую мебельную лавку за семьдесят километров, чтобы в итоге по дешевке приобрести шкафчик, который потом доставляла с моей помощью. Расходы на бензин и своё время на хайвэях она затратами не считала.
Когда Марша в несколько приемов рассказала о своей жизни, наступила моя очередь выступать в роли рассказчика. Не скажу, что это была простая задача, но, судя по тому, как внимательно Марша слушала мои россказни, как-то я с ней справлялся. Говорить можно было о чём угодно, её интерес к рассказам не ослабевал. Марша так мало знала о жизни, а тем более о жизни в другой стране, что практически любая информация для неё была откровением. Мне приходилось хорошо напрягаться, чтобы выразить свои мысли на английском, и в этом смысле вечерние посиделки были полезными и для моего разговорного английского.
В один из темных вечеров, когда в раскрытую наполовину дверь начинал задувать сухой и жаркий, как из духовки, ветер пустыни, я закончил свой очередной рассказ, на сей раз об осенней охоте на уток. Марша задумалась. Её беспечальное чело пересекла морщина. То ли она ещё находилась под впечатлением рассказа, то ли у неё появились какие-то мысли по этому поводу. После минутного размышления она убежденно сказала: "Ты, скорее всего, писатель".
Её заключение, с одной стороны, как-то невесело развеселило меня, а с другой вызвало воспоминания, когда я действительно пытался описывать события своей жизни, и даже делал импульсивные попытки писать рассказы. К некоторому моему удивлению, итогом этих устремлений были творения, которые вполне можно было читать, но которые все равно здорово не дотягивали до уровня рассказов, какими я их хотел видеть. Те давние попытки, тем не менее, нисколько не обескуражили меня. В глубине души я чувствовал, что просто нужно время, чтобы внутри что-то постепенно созрело, и начало бы выливаться на бумагу литературным содержанием. Очень скоро, неожиданно для себя, я начал писать стихи, и это и была та стезя, на которой постепенно формировались навыки, вызревали литературные вкусы, чувство слова, ритма, гармонии формы и содержания. Но жизнь по обыкновению вносила коррективы в мои устремления, и очень скоро началась борьба за существование в своей бывшей стране, забиравшая все душевные и физические силы. Эта напряженная, во всех отношениях, жизнь, на пределе возможностей, продолжалась несколько лет, и закончилась переездом в другую, абсолютно чуждую моей натуре страну.
Приходилось снова до предела напрягать свои силы, чтобы как-то выплыть в этой ситуации, и тут было не до литературных изысканий. По жизни, мне очень редко кто-то помогал, да собственно я на это никогда и не рассчитывал. И всё же то, что в самые критические моменты те, кто находился рядом, для чьего благополучия старался, бездумно топили меня, пытались лишить уверенности в своих силах, использовать меня в своих эгоистических целях, мне во вред, дополнительно усложняло ситуацию. Оглядываясь назад, я при всей своей неплохой памяти и значительно выше средней способности помнить хорошее, могу назвать трех человек, которые в итоговом балансе сделали для меня добро. Подавляющее большинство получили от меня больше, чем дали, и очень часто - намного, а то и неизмеримо, больше. Дело даже не в балансе - я не это имею в виду. Дело в