Формула жизни (СИ)

Он лишь целовался с ними обоими, но ощущение, будто эти поцелуи вывернули его наизнанку. Юра чувствует себя окончательно растерянным и зависшим в воздухе. Его ноги болтаются в метре от твёрдой земли, и он всё никак не может поймать хоть какое-то равновесие.

Это не драма, даже не мелодрама, а дурацкая комедия положений и пьеса о самом большом неудачнике. Юра думает об этом, когда на следующий день пытается забыться у балетного станка, но получается плохо. Потому что в голову лезут ещё и мысли о том, что всё бесполезно. Его тренировки, которыми он убивается до полного изнеможения, вряд ли принесут хоть какую-то пользу. Юра так отчаянно хотел попасть в этот тур, который уже скоро подойдёт к концу, а сейчас вовсе не чувствует никакого желания выйти на сцену и станцевать любую, даже главную партию во всём спектакле. На него нападает апатия, количество тренировок сокращается, а мысли о том, чтобы найти себе какую-нибудь другую профессию, пока ещё не слишком поздно, возвращаются всё чаще.

— Осенняя хандра? — Виктор выходит из танцкласса и почти сразу же натыкается на Юру в коридоре. Тот стоит возле окна и смотрит на серую улицу, которая из-за наступающих сумерек кажется ещё более унылой. Листва совсем опала, оголила ветки и теперь скрывает собой пожухлую траву. Дождь не прекращается четвёртый день, и это угнетает ещё сильнее. Юра терпеть не может дождь, осень и промозглую погоду.

Он категорический максималист, никаких полутонов: или собачий холод, или убивающая жара. Лето или зима. Вперёд или назад. Всё или ничего. Никаких исключений. Разве что только одно: Отабек или Жан-Жак — тут он не может выбрать и определиться, поэтому готов скулить от безысходности ситуации, в которую угодил.

— Поздновато тебя пробрало, — Виктор встаёт рядом с ним, но спиной к окну, не желая смотреть на пейзаж, от которого никому лучше не станет.

Юра косится на него и думает, что вся жизнь Виктора — те самые полутона. Много вопросов, никакой определённости, и, кажется, даже Виктор, умевший разрешать даже самые сложные проблемы, в конец запутывается в этом ярком мире, который он сам разукрасил неоднозначными красками.

— А тебя ничего, смотрю, не берёт, — Юра нервно дёргает плечами, убирает мешающиеся волосы со лба и морщится, потому что вдруг не может определиться, какой Виктор его раздражает больше: неприлично счастливый или потухший и блеклый, как сейчас.

Если у Юры абсурдная комедия, в которой он исполняет главную роль, то у Виктора вся жизнь мыльная опера, где все роли исполняет сам Виктор.

— Как дела с Юри? Ты уже научился быть не иконой, на которую надо молиться? — Юра спрашивает только для того, чтобы Виктор первым не задал вопрос.

— Юри не молится на меня, — Виктор поджимает губы.

— Но ты ведь хочешь, чтобы молился.

— Нет.

Юра рывком разворачивается, тоже опирается на подоконник бёдрами, складывает руки на груди и хмыкает:

— И кого ты на этот раз хочешь обмануть? Ты привык к восхищению, Юри тобой тоже восхищался, но в обычной жизни ты ведь не такой идеальный, каким хочешь казаться. Ты уверен, что это Юри хочет продолжать видеть в тебе того же кумира, что и раньше, а не ты хочешь им остаться, потому что чужое обожание для тебя, как наркотик?

Глаза Виктора становятся холодными, а губы сжимаются ещё сильнее. Юра не смотрит на него, но буквально чувствует, как изморозь покрывает пол под ногами. Виктор умеет быть пугающим, если захочет. И даже когда не хочет. За его маской доброжелательности ко всем и каждому и дружелюбием скрывается целый ворох проблем, раскопать который будет рад любой психолог, — такой материал пропадает. Но Юра — не психолог. И копать ничего не хочет, он лишь иногда подковыривает ногтем больные ранки, потому что невозможно удержаться и не отодрать подсыхающую на царапинах кожицу.

— Так что, — Юра делает шаг и встаёт прямо перед Виктором, изучая его лицо, — сможешь ответить на этот вопрос?

— Осторожнее, Юра, — Виктор выгибает брови, и в уголках его губ зарождается самая искренняя из его улыбок — оскал настоящего хищника. — Или вопросы начну задавать я.

Юра хмыкает, готовый сорваться на истерический смех. Но молчит. И Виктор молчит. Они просто буравят друг друга взглядами, пока напряжение не достигает высшей точки, а потом внезапно оба расслабленно выдыхают и одновременно отворачиваются.

— Я хочу бросить балет, — говорит Юра. — Не вижу больше в нём смысла.

— Одна неудача, и ты уже складываешь лапки и сдаёшься?

— Одна? Меня не впервые кидают, ты же знаешь. Не хочу всю жизнь танцевать на вторых ролях только из-за того, что прозанимался этим с детства. Нужно найти что-то другое. Может быть, во мне умер отличный официант. Или экономист. А может…

— Думаешь, бросишь балет и внезапно найдёшь смысл жизни в подсчёте чаевых от клиентов?

— А вдруг, — с вызовом смотрит на него Юра.