Форпост

В конце сентября стало чуть прохладнее. В горах на «Утесе» это ощутили быстрее, чем в долине, в полку. Из последних событий запомнился, конечно, прилет «вертушки» (так на солдатском жаргоне называли боевые и транспортные вертолеты «Ми-24» и «Ми-8», «Ми-6». — Авт.). Вместе с дровами для печки-«буржуйки», кстати, в горном Афганистане, где мало деревьев, дрова в дефиците, их как ценный товар продают на базаре на вес за немалые деньги, к радости ребят, доставили мешок писем. По ним можно изучать географию Советского Союза. Из солнечного Узбекистана Джамилю Джабарову от многочисленной родни пришло больше всех, семь почтовых посланий. Младшему сержанту Воробьеву — три, два из родной уральской деревушки с потешным названием Петушки и одно от школьного друга, проходящего службу в Группе советских войск в Германии. Тоже заграница, но разве сравнить с Афганом? Саша Поэт довольствовался одним письмом из Казахстана, от мамы. Сергею Сверковичу наконец-то ответила Наташа. Как драгоценный дар держал он конверт со знакомым почерком и искал место, чтобы уединиться. Присев на камень за «камбузом» (так, на морской манер, с чьей-то легкой подачи называли ребята столовую, сооруженную по их собственному проекту из того, что под рукой было), жадно начал читать каждое слово.

«Привет, дорогой Сережа!

Извини, что задержалась с ответом. Долго не решалась сообщить тебе обо всем. Прости, если сможешь, но этой осенью я выхожу замуж. Уже и день свадьбы определен — 29 октября. — „День комсомола“, — машинально отметил про себя Сергей. — Ты его не знаешь, он из Минска, зовут Славой…»

Дальше читать Сергей не стал. Перед глазами строчки вдруг беспорядочно заплясали и уменьшились в размере, он отвел взгляд на чужие горы: на редкость мрачные и холодные показались они Сергею в те секунды. Сердце учащенно забилось, а к горлу подступил комок. От обиды впервые захотелось заплакать, как когда-то в детстве. Но эту, казалось бы, малость, здесь, на виду у всех, он позволить себе не мог.

— Что, братан, как в воду опущенный, сидишь? Письмо получил и не рад? — по-свойски хлопнул по плечу балагур Филя. — Или в Белоруссии бульба не уродила и ты переживаешь?

— Хуже…

— Неужели кто-то умер? — вмиг посерьезнев, участливо спросил Филев.

— Да. Умерла любовь. А теперь прошу тебя, Андрей, оставь меня в покое.

Присвистнув от услышанного, Филев так же незаметно удалился, как и появился.

Сверкович отрешенным, пустым взглядом окинул товарищей, читавших письма и весело подначивавших друг друга. Его как тот телевизор, будто отключили от сети — реальной жизни. Не зная, что делать, Сергей, сроду не куривший, попросил сигарету у дымившего неподалеку Бескоровайного. Тот, немало удивившись, достал из нагрудного кармана пачку «Примы».

Сделав длинную затяжку да еще с непривычки, Сергей закашлялся. Надежда на то, что сигарета как-то отвлечет от грустных мыслей, не оправдалась. От едкого дыма запершило в горле, и он выбросил окурок.

«Ната, как ты могла так подло поступить? — Сергей снова мысленно спрашивал теперь уже бывшую невесту. — Зачем тогда на проводах обещала ждать, скрепляя слова крепкими поцелуями и жаркими объятиями?» Дальше этого их отношения не заходили, хотя Сергей и предпринимал неоднократные попытки, но Наташа их всячески пресекала, неизменно повторяя: «После свадьбы я вся буду твоя».

— Давай тогда завтра поженимся, — помнится, в горячке выпалил он при луне, у озера. И полез целоваться.

— Такие дела в спешке не совершаются, — остудила девушка его пыл. — Мы должны ближе узнать друг друга, проверить свои чувства.

«Проверили…» — с горькой иронией вздохнул Сергей. Ему ничего не хотелось: ни есть, ни пить, ни говорить. Он, словно памятник, застыл на месте у валуна, потеряв всякое ощущение времени, пока голос младшего сержанта Воробьева не вернул к действительности:

— Сверкович, ты сегодня в ночь заступаешь на пост вместо Коваленко, ему что-то нездоровится.

Молча кивнул, про себя же подумал: «Это и к лучшему. Будет время все хорошенько обдумать». Он даже чуточку приободрился, заняв себя конкретным делом: стал приводить в порядок форму, ботинки. Знал, что старшина по старой привычке придирчиво осмотрит каждого, заступающего в наряд. Прапорщик был убежден, что часовой — лицо не только неприкосновенное, но и внешне безукоризненное.

Он имел законное право на дневной сон, но где тут уснешь? Забраться бы глубоко в ущелье, где тихо и темно, и то, наверное, не сомкнул бы глаз под впечатлением письма с Родины. Оказывается, не только радостными, но и горькими бывают весточки из дому.