Форпост

– Понятно, – кивнул Олег. – Расширять наш круг знакомств с секретными персонажами из секретных ведомств – не след…

– Вот, – кивнул собеседник, – учишься азбуке…

– А на хрена вам стволы-то эти краденые? Попахивает какой-то дешевой мелочевкой…

Евсеев помедлил. Затем произнес нехотя, с ноткой неприязни:

– Да сам не пойму… Типа: чтоб добро не пропало. Крестьянские начальственные умы, не иначе… Хочешь смейся, хочешь – плачь… Может, на подарки к Дню чекиста по персоналиям и весям распределятся… Не удивлюсь. Короче, ответа нет. Но есть приказ.

– Увы! – сказал Серегин.

– Да ты садись в такси, – уже бодрым тоном продолжил Евсеев. – Контора платит, а таможня ждет. И еще: пять стволов с боезапасом мы в отчет не включаем… Есть возражения?

– Семь, – качнул головой Серегин, прямо и уверенно глядя на него.

– Наглеешь, – хохотнул тот. – Используешь переполняющий меня либерализм. С другой стороны, доверительность в общении между куратором и агентом – главный залог успеха! – Он уже окончательно оправился от бессонной ночи и пьянки, порозовел, повеселел взором, распрямился выше роста мощным, жадным до жизни телом и дышал таким оптимизмом и напористостью, что невольно порадовал и Серегина своей сопричастностью к нему, как к товарищу. И рассветное солнце высветлило их лица в обращенных друг на друга улыбках.

Что же, пускай этого попутчика навязала судьба, пускай каверзен он и лукав, но чувство общности и симпатии внезапно тронуло сердце Олега, и вспомнилось ненароком: если приятен тебе человек, то и ты ему не в тягость, а коли наоборот – твоя неприязнь откликнется непременным рикошетом…

После их встретил хлопотливый, усердный в учтивости белобрысый таможенник Дима, уважительно трясший руку Олега и наверняка, как пояснил Евсеев, принявший его за кадрового сотрудника, прежде участвовавшего в оперативной комбинации. Далее на двух машинах, страхуя друг друга, они покатили в Москву, перегрузили утаенные от учета пистолеты и патроны в надежном гараже и, весьма довольные друг другом, отправились отсыпаться.

А через три дня, встретившись с Евсеевым в номере гостиницы «Москва», Серегин услышал:

– Едешь в Америку. Вместе со своими корешками. Куда направят Билла – не в курсе. А ты с Джоном идешь в армию. В ней вам помогут правильно устроиться.

– В американскую армию?!

– В Америке другой нет… Но тебе крупно повезло: ты попадешь в элитную школу снайперов. Повысишь свое мастерство… И учти, дружок, откашивать на этой стезе не советую категорически! Рви жилы, чтобы попасть туда! Тем более, здесь мы окажем полное содействие в любых жизненных передрягах твоим родителям и твоей невесте… – Он выждал многозначительную паузу. – Это не шантаж, это от чистого, как говорится, сердца чекиста. Или же пламенного, сам выбирай эпитет. Кстати. Почему бы тебе не заключить брак с Аней? Прямо сейчас готов в свидетели… А если будет ребенок – попрошусь в крестные.

Серегин молчал. Дар речи он обрел лишь в холле, при выходе из гостиницы. Сказал вдумчиво, обратив свои налитые ненавистью глаза в равнодушные зенки Евсеева:

– И все же ты паскуда… А ваша контора – кодла упырей…

– Одно из главных направлений нашей работы – взимать плату за чужие грехи, – терпеливо ответил тот. – Кто безгрешен, те на сей исторический момент на нас не в претензии. Кстати, можешь передать мне на ответственное хранение два своих ствола.

– Я не хотел бы, чтобы ты их приручил в мое отсутствие, – ответил Олег.

– Почему?

– Потому что когда-нибудь… с двух рук… я с удовольствием тебя пристрелю, – вдумчиво сказал он.

– Дурак ты, – откликнулся Евсеев беззлобно. – Сто раз – дурак! Чтобы ты знал: тебя вообще хотели списать, как неперспективную фигуру. Да так списать, чтобы твои признанные полезными дружки весь им отпущенный век перед нами дрожали… Да еще и впутать их в твое списание… А вот я-то тебя отстоял. Причем с большими для себя неудовольствиями со стороны начальства… Благо быстро меняющегося. Углубляться не стану. Когда придешь меня убивать, расскажу подробности. Так что американская армия для тебя – рай на этой земле. И вот тебе моя рука…

– Ну, если не врешь, вот тебе – моя, – сказал Серегин, поверив. И прибавил с досадой: – Недаром у меня в паспорте на страницу «Семейное положение» брякнули штамп «Военнообязанный»…

А через полгода чекист Евсеев, равно как вся российская белиберда с ее КГБ, рушащейся государственностью, разбродом, вакханалией и всеобщей сумятицей, забылись и растаяли, как сон, исчезающий в утреннем свете. Минув распределительный центр рекрутов, он и Джон попали в элитный Форт-Беннинг, в школу сухопутных войск, потовыжималку, где на сон отводилось три-четыре часа в сутки. И теперь в жизни реальной и повседневной существовала для Серегина муштра, жизнь по казарменному расписанию, чужой язык, на котором он уже начинал мыслить, и американская Америка, целиком поглотившая и переваривающая его – слабенько дрыгающегося в тисках ее мускулистого едкого кишечника.