Форпост

И только в баре одной из забегаловок, расположенной возле городка неподалеку от школы, куда он отправился с товарищами в очередное увольнение, пожилая, с благородным лицом и со вкусом одетая женщина в черном изысканном платье, проходившая мимо него, сидевшего на табурете у стойки, наклонилась, тихой скороговоркой сказав ему на ухо:

– Вам – привет от Евсеева. Вы все делаете правильно, вами очень довольны. Через пять дней день рождения вашего лейтенанта Керна. Подарите ему хорошую клюшку для гольфа, все знают – это его хобби… Деньги я уже опустила в карман вашего кителя, растяпа. Теперь взгляните на свой ботинок, завяжите шнурок и кивните мне благодарно…

Все предписанное в точности и с готовностью Серегин исполнил.

Женщина растаяла в суете и гвалте заполонивших бар воскресных пьяниц.

А кошмар верноподданничества вернулся.

Худого Билла в армию не взяли из-за плоскостопия. Серегин же и Джон школу снайперов закончили с отличием. И, не успев полюбоваться на свои новенькие погоны в казарменных зеркалах, получили срочное назначение: лететь в Ирак. На реальную, без компромиссов, войну.

– Ну, уж там-то ни ГэБэ, ни мафия нас не достанут, – оптимистично заявил Серегину товарищ. – Болото сомкнется. А когда из него вынырнем, все и забудется…

– Ты веришь в то, что говоришь? – поднял на него усталый взор Олег.

– Это – моя мечта, – ответил Джон. – А мечтам надлежит сбываться. В этом – часть смысла жизни.

– После которого он также частично утрачивается, – заметил пессимист Серегин. – И вообще мечты – понятие несбыточное. Иначе это не мечты, а планы.

Кирьян Кизьяков. ХХ век. Конец пятидесятых

Со смятенной душой уходил Кирьян в армию, как ни успокаивал себя, как ни настраивал на лучшее. Слухи о тягостях армейских будней, об особой придирчивости командиров к новичкам витали на каждом углу, находя тем самым подтверждение их несомненности. Даже воровская братия, навестившая его перед отправкой на призывной пункт, качая головами и усмехаясь, утверждала, что их юному собрату Арсению в зоне живется куда вольготнее, нежели зачуханным салагам в краснознаменных казармах. Выбор между тюрьмой и армией, конечно же, существовал, но только не для него. Вера говорила твердо и определенно: от испытаний не уклоняются, ибо они – от Бога.

Даша, отпросившись с работы, пришла попрощаться, принесла связанные ею теплые шерстяные носки, узелок со снедью в дорогу. Ни слез, ни причитаний себе не позволила, лишь перекрестила, поцеловала в губы крепко, сказав:

– Все у нас с тобой получится. Перетерпим. За меня – не сомневайся ни в чем. Тебе предназначена, твоей и буду.

Вместе с Кирьяном призывался и ровесник его Федя, совершенно раздавленный страхом перед грядущим. Кирьян ободрял товарища как мог, однако напрасно – тот словно забился в раковину мерещившихся ему кошмаров, замуровавшись в ней изнутри.

Переживания за судьбу своего единственного друга, безропотного ко всякому злу, неспособного за себя постоять, наполняли душу Кирьяна беспомощной тоской.

На призывном пункте, похожем на арестантский загон, их уже ожидали «купцы» с погонами. Федю тут же определили в строительные войска, а Кирьяном отчего-то заинтересовался молодой и строгий лейтенант-пограничник, дотошно выспросивший о семье, интересах и планах на будущее. Разговор зашел о таежных навыках призывника, о его знании оружия, и уж тут-то Кирьян лейтенанта не разочаровал, слушал тот его с интересом, а после подвел итог:

– Ну, ты определенно подходящий экземпляр, собирайся…

Вечером проплыли в сутолоке путей, паровозов, вагонов, заводов и бесконечных труб столица области и прилегающие к ней промзоны. Поезд нырнул в закопченный тоннель, свистнул гудком, из форточки ударило жженым угольным запахом, вспыхнул неровный свет в купе, и Кирьяна захватило волнующее чувство дороги.

А спустя несколько дней он оказался в учебной роте погранвойск на китайской границе. И, к великому изумлению своему, никаких напастей в армейской службе не обнаружил. Все в ней для Кирьяна было согласно его натуре и до конца понятно. Ранний подъем был для него не таким уж и ранним, физические нагрузки, к которым привык сызмальства, казались шалостями, а однообразие быта легко скрашивалось тем, что неотъемлемо существовало в нем самом: воспоминаниями о Даше, о всем радостном, что было в жизни, о любимых героях книг, с кем он соразмерял себя… В нем таилось много миров, и в каждый лежала открытая дорога, и в них он легко укрывался от всякой скуки. Кроме того, его окружали новые люди, чьи характеры и чаяния стоило осмыслить.

Ничем не ущемила его армия, хоть грубости, глупости, чванства и приспособленчества в ней хватало с избытком. Но проявления этих мелких человеческих страстей он отметал от себя, как наносную шелуху, хотя пороки и достоинства каждого отмечал и запоминал крепко.