Форпост

– А дело так было, – поведал старшина с исповедальной нотой в голосе. – Брат у меня, младший. И жили мы, значит, в поселке, в том самом Кузнецком бассейне. Шахты, зэки, мрак. Подоспело мне в армию. Пошел. И угодил, правильно понимаешь, в пограничные войска. Только куда? В Москву, милый мой, в самую что ни есть столицу! И знаешь, где кантовался? В международном аэропорту! Вот служба была! Праздник! Лепи штампухи в паспорта, сиди в кабинке в парадной форме с умным строгим лицом и жди, чего обломится. Жвачка там, брелок, сигареты… Правда, все заныкать грамотно надо, иначе – труба! Перед дембелем на журнале с голыми тетками погорел – один француз пьяный в форточку мне сунул. Домой приехал с «губы». А приехал – куда дорога? Или в милицию, или на шахту. А тут брательника моего тоже в армию намылили. А брательник – толковый, в математике горазд, в Москве один раз в институт поступал, да всего балла не добрал. Следующие экзамены летом, а у него повестка – не отвертишься. Мать в слезах, да и отец мне говорит: «Ты, говорит, все равно в академики не выйдешь, так дай туда брату дорогу…» Сравнил я наши фотоизображения на документах – один в один! Ну, думаю, пойду по второй ходке. И пошел.

– Вот те на! – сказал Кирьян.

– «Вот те на» началось тогда, когда я вместо аэропорта заграничного, чем вся служба представлялась, в тайгу угодил, – сказал старшина. – И, знаешь, даже обидно не было, когда меня, как салагу, «старики» жизни учили, ведь службы-то истинной я и не знал… Вот, – кивнул на собаку, – чем она от своих собратьев, что ночью у всяких интеллигентов по диванам спят, отличается? Понял теперь? Объяснений не надо?

– И потом что?

– Потом… Оттрубил я на нашей заставе, с девушкой из поселка сошелся… Ну, и прикинул: там сопьюсь, тут служба не даст… Там пыль угольная, здесь воздух родниковый, здоровье…

– А брат?

– Брат – молодец! Поступил в институт, окончил его, в каком-то «ящике» секретном работает, в гости бы съездить надо…

Джулия зарычала.

С шорохом разошлись ветви нависших над ложбиной кустов.

Перед пограничниками стоял китаец. Недавний задержанный. В руке китаец держал планшет. Китаец улыбался.

Кирьян и старшина синхронно перекрестились.

– На, давай, бери, – сказал китаец, протягивая планшет старшине, схватившему его, как голодный пес шмат мяса. В планшете обнаружилась и важная пограничная книга, и конфискованный у их спасителя политический талмуд.

Совершив очередной длинный глоток из бутыли, старшина царственным мановением длани протянул талмуд обратно китайцу. Тот, улыбаясь, отстранил его руку, а затем извлек из-за пазухи точно такой же, с поклоном передав его Кирьяну.

– Пропаганда, – сумрачно проронил старшина, но тут же, озаботившись, принялся изъясняться жестами, трудно передавая мысль о необходимости продвижения двум затерявшимся в тайге воинам в сторону советской границы.

Китаец, уяснив проблему, бесцеремонно выхватил у старшины бутылку, затем предусмотрительно отошел на шаг и с бесстыдным достоинством допил все ее содержимое перед потерявшими дар речи воинами. После, вежливо поклонившись, коротко и ясно указал нужное направление. И, пятясь, исчез в кустах.

– Вообще-то, – хмуро сказал старшина Кирьяну, пряча пустую бутылку в вещмешок, – у меня проблема с алкоголем. – Помолчав, прибавил: – Он, б…, закончился.

Вечером, лежа на койке в сумраке спальни соседней заставы, Кирьян вспоминал события прошедшего дня, и в памяти его неотвязно возникала одна и та же картина, словно вычлененная из наносов всего второстепенного: перекопанное поле и множество работающих на нем китайцев…

Ведь они зачем-то расчистили тайгу и пришли туда жить, и скоро их будет еще больше, и возникнет село, а то и город, что он ощутил сразу же, будто укололся о такое открытие… А здесь, неподалеку, на российской стороне, будет ютиться и доживать свое спивающаяся кучка никчемных людей рядом с бастионом власти – заставой. Почему же так? Почему умножается один народ и вымирает другой? Или в одном заложена вера и жажда жизни, а в другом – безверие, лень и порок? А может, власть не понимает, что крепятся ее рубежи не только оружием и заборами? Ведь там, где сейчас это голое поле, вскоре возвысится бастион, куда более крепкий, чем одинокая заброшенная застава, приют не чающих расстаться с ней временщиков…

Нет, он не станет ютиться в приюте. Он построит свой форпост!

Федор. ХХ век. Конец пятидесятых

«Ремеслуха» привила Федору многие навыки в существовании среди ровесников с характерами сложными и вздорными, и будущая армейская компания представлялась ему сродни прежней, однако угодил он в сборище столь ожесточенного сброда, что ощутил себя брошенным голышом в заросли ядреной крапивы.