Форпост

В следующий момент Булава придавил его своим каменным туловищем к шершавой стене и, раздвинув по-крабьи руки, немедля воткнул в почки Коряги огромные кулаки, разразившись густым и злорадным смехом. Его лицо превратилось в свирепую маску. Оно дышало ненавистью и неимоверной мощью, как лицо восставшего из пепла древнего воина. Темные глаза пылали, трепетали ноздри, от него пахло потом, землей и кровью.

У Коряги оборвалось дыхание, а тело пронзила невыносимая боль. Тем временем напором своей массы Булава планомерно плющил его о твердь стены, вминая в легкие трещавшие ребра. Затем рукой, бугрящейся мышцами, ухватил Корягу за лицо и начал сминать его длинными жирными пальцами, будто ком пластилина. При этом он шумно портил воздух и изрыгал матерные проклятия.

Потерявший способность ко всякому движению, хватая ртом обрывки воздуха, Коряга терял силы и способность к сопротивлению, слыша нешуточные угрозы противника, возжелавшего сегодня же замуровать его и Федора в бетонный фундамент глубокого колодца стратегической стройки. И это было отнюдь не пустым обещанием. Это было непременным и ужасным будущим.

Затылок Коряги вмялся в стену и ему показалось, что сейчас череп его треснет. Каким-то немыслимым усилием он ткнул коленом в промежность врага, но раздавшийся злобный вскрик возвестил не об умалении сил противника, а о его решимости довести дело до конца в дальнейшей расправе над теряющей сознание жертвой.

Но вдруг жестокая хватка внезапно и волшебно ослабела, а в следующий миг кавказец издал гортанный заполошный вопль и, обвиснув, потянул Корягу на пол, обвалившись на него всей тушей.

Сознание постепенно прояснялось, возвращалась и способность к дыханию, и, наконец, выпроставшись из-под тяжкого тела отчего-то безвольного и словно впавшего в беспамятство врага, он увидел размыто, в пыльных клубах света, стоящего перед ним Федора с ножом в руке. С длинным сияющим ножом, подернутым алой поволокой… С его, Коряги, ножом…

Он присел, пусто и бессмысленно взирая на товарища, спасшего его. Все тело ныло, сотрясаемое неуемной дрожью. В голове ахающими толчками стучала кровь.

В глазах Федора он увидел застывший ужас. Рука с ножом замерла в воздухе, словно схваченная судорогой. Да, только что его, сильного и бесстрашного Корягу, спас этот маленький, безропотный, но крепкий и очень смелый человек.

Коряга встал, искоса глядя на поверженного верзилу. Голова чеченца была вывернута, из раскрытого рта сочилась розовая слюна. На огромной спине, прикрытой полотном гимнастерки, виднелись три узких черных прорехи, толчками выталкивающие кровь.

В душе Коряги не дрогнула ни одна струна. Он встал, отобрал нож у остолбеневшего Федора. Произнес сквозь зубы, вытирая лезвие о галифе мертвеца:

– Для всех, запомни: он хотел убить тебя, а я тебя защитил… Нож мой, всяк знает… – Переведя взор на Булаву, остекленело уставившегося в бесконечность, устало продолжил: – Теперь выход один: двигать отсюда на всех парусах. Эта свора нас рано или поздно разорвет своим количеством. Без договора с ней чечена мы в бетон не упрячем. А договора не будет. В тюрягу тоже не собираюсь, она никуда не уйдет. В общем, пора в отрыв, кореш. Извини, но так вышло.

– Да, так вышло, – эхом откликнулся Федор.

Коряга, обернувшись, посмотрел на него, и в глазах его появился какой-то странный свет. Федор понял, что это свет уважения.

Внезапно Коряга обнял его и прижал к себе.

– Друг, – сказал он. – Я думал, что я сильный, но сильным я стал недавно. Ты и Господь, вы оба помогли мне в этом.

– Но как же мы будем жить дальше?

– Жить дальше? Да мы теперь только начинаем жить!

Они вышли под палящее степное солнце, сразу же наткнувшись на шеренгу стоящих плечо к плечу «стариков». Посередине шеренги, чуть выдвинувшись из нее, стоял дочерна загоревший Руслан, – ближайший друган Булавы, прожигая вышедших ему навстречу Корягу и Федора взглядом черных, залитых ненавистью глаз.

Коряга же, как ни в чем не бывало, вразвалочку подошел к нему, приветливо улыбаясь. Сказал, игриво склонив набок голову:

– Привет от Булавы… – И тут же косо и быстро провел рукой над небрежно обвисшим ремнем чеченца с согнутой латунной пряжкой.

Доселе невидимый, прижатый к тыльной стороне руки нож, рассек гимнастерку, брюшину, и наружу, к ужасу окружающих, нехотя и тяжко выпала фиолетовая груда кишков мало что соображавшего кавказца, тупо и непонимающе глядевшего на вылезшую из него наружу нелепую несообразность. В следующий миг шеренга распалась, а Руслан, подвывая, начал судорожно и безуспешно запихивать обратно свои бесценные внутренности.