Форпост в степи

Вокруг царило необычайное оживление. Толкались сгорающие от нетерпения казаки, а чуть дальше, прямо у ступенек храма, — любопытные казачки. Урядник Белов подшучивал над побитым атаманом Пантелеем Ереминым, у которого синяк под правым глазом переливался на солнце всеми цветами радуги. Григорий Мастрюков и Степан Коновалов наседали на Никодима Барсукова, интересуясь, как идет подготовка к предстоящей свадьбе. Поп Серафим отвечал на вопросы Лариона Санкова и Егора Зверева, которых вдруг заинтересовали некоторые вопросы религии. Тархей Волков интересовался у Кузьмы Брынцева, как будут делить сенокосные угодья. Матвей Куракин с видом похотливого кота с интересом рассматривал разнаряженных молодых казачек. Облокотившись на стол, стоял Никодим Вороньжев и что–то пытался втолковать писарю. В стороне молча сидел Лука Барсуков. Он был мрачен и задумчив, словно какая–то тяжесть давила его душу.

Атаман Донской сел за стол рядом с писарем и вертел в руках пакет губернатора.

А казаки все валили и валили на площадь, разговаривая, крича, бряцая оружием.

Стоило вглядеться в этот бурлящий поток, в довольные бородатые лица казаков, в их искрящиеся глаза, и становилось ясно, что это людское море обманчиво и в любую минуту может взволноваться.

Прошло полчаса. Шум и гомон все усиливались.

— Чего не начинам? — слышалось со всех сторон.

— Вроде все тут, почитай, собрались?!

— Что, начнем? — повернув голову к атаману, спросил писарь.

— Давай начнем, помолясь, — ухмыльнулся Донской.

Он встал. Над площадью сразу стало тихо. Атаман повернулся к церкви и, крестясь, заговорил:

— Господи, внеси разум в наши головы и не допусти в наши споры несправедливости!

— Господи, не оставь нас! — прозвучало одновременно из множества уст.

Шум стих.

— Браты–казаки! — выкрикнул атаман. — Согласно обычаю я велел кликнуть круг, чтоб зараз зачитать всем депешу губернаторскую!

— Одобрям! Одобрям! — заревели казаки.

Донской достал из пакета листок бумаги. Он читал медленно, заикаясь и повторяя чуть ли не каждое слово. Едва атаман закончил «честь депешу», Иван Григорьев вскочил со скамейки и закричал:

— Кто как, а я ни хрена ничего не уразумел!

— Что ты не разумеешь, пень трухлявый? — заорал на него Петр Белов. — В среду, через неделю, казаков яицких править будут за бунт. А нам всем зараз предписано губернатором в оцеплении стоять сообча с казаками бердскими, илецкими и оренбургскими!

— Братов–казаков пороть будут, а мы охраняй правежников хреновых? — недовольно крикнул Евдоким Горохов.

— Не хреновых, а государевых! — погрозил ему кулаком атаман. — Ты тут лишнего не бреши, а то самого на правеж сейчас выведу!

Шум поднялся над площадью. Рев и крики разбушевавшегося круга, возгласы возмущения смешались с бряцаньем сабель, хохотом и бранью. Казаки кивали на атамана, который стоял за столом, точно истукан, зажав в руке злосчастную депешу.

— Не одобрям зараз пикету! — заорал Григорий Мастрюков. И его поддержало много голосов.

— Ты что, очумел, хрен толченый? — загремел, грохнув кулаком по столу, Донской. — Ты на что общество подбиваешь, злыдень?

— На справедливость, вот на что! — смело ответил Мастрюков. — Чего нам эта курва немецкая хорошего сделала? Влез в губернаторское кресло и поборы чинит. Я эдаких немчин на Прусской лупастил в хвост и гриву.

— Не горлань ереси, Гришка! — снова погрозил ему кулаком атаман. — Ей–богу, без правежа, сейчас прям рукою своею скулу тебе сверну!

— А я прям испужался, гляди–ка, аж в штаны зараз навалил, — зло огрызнулся неугомонный Мастрюков. — Пущай губернатор ко псам валит, а мы лучше об сенокосе поболтаем!

— Одобрям! Одобрям! — оживились присмиревшие было казаки.

Атаман не ожидал таких крамольных настроений среди казаков, но внешне оставался спокойным. Он, продолжая стоять за столом, немного подался вперед, вслушиваясь в общий говор, и, когда до его ушей долетело, что все казаки заняли сторону Мастрюкова, покачал укоризненно головой. В этот момент они переглянулись с Петром Беловым, и урядник хитро улыбнулся. Казаки, позабыв о порядке и своем достоинстве, кричали, ругались матом и при этом удивлялись, откуда такой гул над площадью.

Белов встал со своего места и подошел к столу. Он поднял руку, требуя внимания:

— Ну что зазря глотки дерете, бошки горячие? Мы что здесь собрались? Аль запамятовали?

Толпа спорящих разом затихла, и все посмотрели на урядника, которого хорошо знали в городке и уважали.

— Ты что, Петруха, аль тоже что полезное обсказать захотел? — послышался чей–то голос.

— А что, имею на то право, — усмехнулся Белов. — Как я погляжу, вы совсем охренели. Болтаете что ни попадя и радуетесь, как блаженные.

Он сорвал с головы шапку, но не бросил ее оземь, как ожидали казаки, а положил на стол.

— Я вот зрю промеж баб Мариулу. Она, почитай, самая мудреная в городке и много чего повидала. Может, подскажет что эдакое, об чем нашим бошкам осмыслить не с руки?

— Ты, видать, сам того, с коняги съерашился, — загудело несколько казаков. — Где это видано, чтоб баба на круге казаков поучала?