Фортуна благоволит грешным

Селвин прислал в дом викария два билета на выставку. Если бы билеты пришлось покупать, то каждый обошелся бы в две гинеи. Такая заоблачная цена была установлена нарочно – чтобы на выставку могли попасть только сливки светского общества, заранее приглашенные Рэндольфом. Селвин же, вероятно, думал, что билетами воспользуются родители Шарлотты. И, конечно же, он считал, что скоро станет знаменитостью и любимцем высшего света. Но родителей Шарлотты работы Эдварда Селвина интересовали не больше, чем слухи о золотых соверенах на сумму в пятьдесят тысяч фунтов. Поэтому они остались дома. Отец – чтобы заниматься попечением своей паствы, а мать – чтобы работать над переводами.

Бенедикт с радостью поменялся бы местом с любым из родителей Шарлотты. На выставке он держался на некотором расстоянии от своей спутницы – чтобы никто не догадался, что они знакомы. Большой зал был совсем небольшой, и в нем было так же душно и многолюдно, как и во время дознания по делу о смерти Нэнси Гофф. Но сейчас, кроме обычных запахов постоялого двора, в воздухе витали также и ароматы помады и духов – ароматы, весьма любимые богачами. Их здесь собралось несколько десятков, и все они с нетерпением ждали, когда будут открыты для обозрения картины, развешанные по стенам. Привлечь в скромную деревню в Дербишире так много богачей из Лондона – со стороны Рэндольфа это был настоящий подвиг, и оставалось лишь гадать, какое же развлечение он им пообещал. Но, возможно, маркиз ничего им не обещал и использовал другие средства для привлечения посетителей – например, шантаж или подкуп.

– А теперь, – с улыбкой произнес Рэндольф, – давайте ознакомимся с экспозицией.

Раздались аплодисменты и шорох ткани – с первой картины сорвали покров. И тотчас же снова послышались аплодисменты, а затем – тихое перешептывание.

Бенедикт напряженно прислушивался. А может, он ошибался? Может, эта выставка вполне безобидна – просто выставка работ Эдварда Селвина, устроенная по каким-то причинам, известным только Богу, дьяволу… и Рэндольфу?

Тут сняли покрывало со второй картины, потом еще с одной – и так далее… По мере того, как падали покров за покровом, менялись и интонации зрителей.

– На всех картинах – только она, – раздался возмущенный женский голос. – Но почему?!

– Да-да, почему он нарисовал их так много?! И везде она обнажена, на ней нет ничего, кроме ожерелья! М-да… бедная женщина. И что думает об этом его жена? – Последние слова были произнесены не без злорадства.

– Послушайте, Рэндольф!.. – раздался вдруг громкий голос Эдварда Селвина. – Я ведь думал, на выставке будут представлены мои портреты!..

– А это разве не портреты? – Казалось, Рэндольф был удивлен. – Кажется, я не говорил, чьи именно портреты я собираюсь выставить. К тому же и эти портреты очень даже хороши.

«Вот как? Значит, дело плохо, очень плохо…» – вздыхая, подумал Бенедикт. Он немного жалел, что не мог видеть все эти картины, не мог видеть обнаженную Шарлотту в блеске и роскоши. Но главное сейчас – найти ее.

Повернувшись, он стал постукивать тростью по полу и толкать гостей, пока те не отходили в сторону, пропуская его; причем некоторые дамы при этом взвизгивали. Наконец, сделав несколько десятков шагов, он ощутил присутствие Шарлотты. Приблизившись к ней почти вплотную, Бенедикт тихо спросил:

– Миссис Смит, не так ли?

– Ох, если бы… – прошептала она тем же самым голосом, который очаровал его с первых же мгновение при их первой встрече.

– Скажите, а сколько здесь картин?

«Как будто это имеет какое-то значение», – подумала Шарлотта.

– Их тут очень много, – прошептала она. – Здесь больше картин, чем те, для которых я позировала. Я даже не подозревала, что их так много. Он рисовал… – Ее голос дрогнул. – Я не знала, что он все это нарисовал…

Бенедикт не сомневался: взятые по отдельности, все картины были очень хороши. Но собранные вместе, да еще в таком количестве… Вероятно, они производили скандальное впечатление. И, конечно же, он чувствовал настроение толпы – так фермер может предсказывать погоду, глядя на небеса. Было слышно, как гости переминались с ноги на ногу, и в тихом гуле их разговоров сквозила неуверенность. Они были скандализованы? И полагалось ли здесь что-либо покупать? Да, конечно, Рэндольф одобрил такие картины, но, с другой стороны… Жена художника, возможно, негодовала…

Шарлотта по-прежнему стояла рядом с ним, и ему хотелось как-то ее защитить, успокоить… Но было ясно: что бы он сейчас ни сделал, любые его действия привлекут к ней внимание. Так что лучше уж стоять тихо и помалкивать. Поэтому он стоял точно статуя – улыбающаяся статуя – и чувствовал себя словно в ловушке. Он тихо предложил ей уйти отсюда побыстрее, но она отказалась – возможно, испытывала нечто вроде собственнических чувств при виде этих картин. А зрители по-прежнему что-то бормотали и перешептывались. И тут вдруг…

Внезапно раздался знакомый голос – словно удар молнии!

– Боже всемогущий! – взвизгнула миссис Поттер. – Да это же портреты мисс Перри, дочери викария!