Фосс

Пение, монотонное как серая земля, как серое дерево, взмывало внезапными вспышками страсти, потом угасало как угли костра. Пыльные голоса замирали. Снова оживали. Один голос вплетал в песню веселые нотки, расцвечивая напев яркими попугайскими перышками. Большие, неуклюжие пеликаньи голоса расправляли медленные крылья. Еще раздавались смех юных голосов и хихиканье черных женщин.

— По крайней мере, я намерен понаблюдать за этой церемонией, — объявил немец, вспомнив о научной цели экспедиции.

Он начал расплетать свои длинные ноги.

— Нет! — воскликнул Джеки неожиданно высоким, уверенным голосом. — Нет-нет. Не сейчас.

И они продолжили сидеть. Через просветы в черных ветках синее сливалось с синим, пока глубина не потеряла всякий смысл. Летали искры. Пахло горячей золой и холодными звездами.

Пока не настал конец.

Определенно, пение кончилось.

— Слышите, эти черные язычники уже не поют? — спросил Гарри Робартс, нескладный белый парнишка.

Джеки ушел, сопровождаемый своими двумя женщинами, теперь такими же холодными, как мертвые ящерицы.

Казалось, тишина подарила белой троице свободу, и тогда Фосс подошел к двери и выглянул наружу.

— Фрэнк, Гарри, посмотрите-ка на это небесное явление! Что бы ни случилось, оно слишком прекрасно, чтобы его пропустить.

Голос немца дрожал, пытаясь порвать узы чужого языка. Постепенно одеревенение спадало с него, и он возносился в глубины света.

— Господи, сэр, что же там такое? — спросил Гарри Робартс.

— Очевидно, комета, — ответил Лемезурье.

Настаивать на дальнейших объяснениях Гарри постеснялся, оставшись в благоговейном невежестве. Она была красивая. Она захватила его целиком.

Темнота наполнилась сомнениями и приглушенными голосами. Ветви деревьев или черные руки подрагивали, а Фосс все смотрел на стремительную блуждающую звезду, зачарованный необъятностью неба. Его иссохшийся рот жадно пил темную синеву.

— Да, конечно, комета! — никак не мог успокоиться он.

Молча вошел Джеки.

— Почему ты боишься? — спросил Фосс.

Черный застыл на месте, потом с помощью жестов и нескольких слов стал разыгрывать историю Великого Змея, предка всех людей, который в ярости спустился с севера.

— И чего же нам ждать? — шутливо поинтересовался Фосс. — Что нам сделает этот злой змей?

— Змей съесть, съесть! — вскричал черный мальчик, щелкая в темноте белыми зубами.

Фосс взвыл от удовольствия.

— Значит, черные нас не убьют? — спросил Гарри Робартс. — Мы спасены?

— Если нас не сожрут черные, — ответил Фосс, — или Великий Змей, то рано или поздно нас все равно кто-нибудь съест. Возможно, друг. Человек — лакомый кусочек.

Гарри, который ничего не понял, утешился по крайней мере тем, что в ближайшем будущем ему ничто не грозит.

Фосс обратился к аборигену:

— Вы хотите, чтобы белый человек спас черный от змея? — Исследователь, впрочем, все еще смеялся. Ему сделалось очень легко.

— Змей слишком много магия, мистер Фосс не годиться, — ответил Джеки.

— Значит, вы в меня не верите, — заключил немец, вмиг посерьезнев, и в то же время надеясь, что его бросятся переубеждать.

Ночь выдалась тихая, черные лежали у костров под кольцами золотистого змея. Иногда они поглядывали наверх, однако предпочитали слушать толкования стариков, которые были не менее несчастны от своего знания. Всю жизнь их преследовали духи — бесцветные, невидимые и сравнительно дружелюбные. Даже причудливые обитатели тьмы держались в разумных пределах. И вот явился огромный огненный дух и принялся угрожать маленьким душам людей или же мучительно извиваться в животах наиболее сознательных из них.

Ночью, после того как Фосс прополз вперед, чтобы подбросить веток в костер у входа в шалаш, Лемезурье тихо спросил:

— И какой же у вас план?

— Никакого плана нет, — ответил Фосс, — я доверюсь Господу.

Он проговорил это с сухой усмешкой, потому что слова принадлежали не ему. Лемезурье поразился признанию своего предводителя, хотя в глубине души всегда знал, что так оно и будет. О том же были его сны и довольно убогие, кровоточащие стихи, кои он вырвал из себя и запечатлел на бумаге.

Теперь он сидел, глядя на человека, который не был Богом, и в связи с этим обдумывал собственные виды на будущее.

— Вот вы хорошо все устроили! — сбивчиво выпалил жалкий адепт.

— Да, я виноват, — сказал Фосс, — если мое признание вас утешит.

Он сидел, со смиренным видом держа в руках листик.

— Если вы отрекаетесь… — начал Лемезурье.

— Я не отрекаюсь, — ответил Фосс. — Это от меня отреклись.

— И вы не можете дать нам надежду?

— Почему бы вам не поискать ее самому, ведь в конечном итоге человеку ничего другого и не остается?

И он смял в руке сухой лист, судя по раздавшемуся хрусту.

Лемезурье ждал слишком многого от рук, которые, по сути, были всего лишь костями. Когда рассвело, он так и сидел, разглядывая свои прозрачные ладони.