Фосс

Пожилые супруги затаили дыхание. Миссис Боннер ни за что не согласилась бы взглянуть на гладких пиявок, развалившихся на влажной траве в своем ящичке.

День обещал невыносимую жару, и шторы уже задернули, чтобы защитить комнату от палящих лучей. Лицо молодой женщины оттенял полумрак, как, впрочем, и страдания. Если не считать прерывистого дыхания, ее присутствие в зеленоватой плоти почти не ощущалось, поскольку она вроде бы никак не реагировала на происходящее. Больная позволила доктору приложить пиявок, словно это было обычным делом, и лишь когда тот закончил, она забеспокоилась из-за золы, которую ветер понес им прямо в лицо из почти погасших костров.

Однажды она привстала и спросила:

— Скажите, доктор, от потери крови я ослабею?

Доктор поджал губы и шутливо ответил:

— Напротив, сил у вас прибавится.

— Если только это правда, — сказала она. — Потому что мне потребуется вся моя сила. Однако у некоторых есть привычка подстраивать правду под обстоятельства.

Потом она добавила:

— Думаю, правду я люблю больше всего. — Пауза. — Знаете, это не совсем правда. Нельзя быть правдивым до конца.

Все это время пиявки наполнялись кровью, пока не перестали дергать хвостами. Миссис Боннер буквально остолбенела и от слов, которых не понимала, и от вида головы медузы, которая их изрекала.

Лора Тревельян воскликнула:

— О, Иисусе, только теперь я понимаю твои страдания!

Доктор нахмурился не из-за того, что вывод пациентки граничил с богохульством, а потому, что был человеком сугубо мирским. Хотя он и посещал церковь, как в силу профессионального долга, так и в угоду своей довольно светской жене, выражение веры вне рамок упорядоченного служения шокировало и даже пугало этого состоявшегося мужчину.

— Видите, — шепнул он миссис Боннер, — как раздулись пиявки?

— Я предпочитаю не смотреть, — ответила она и содрогнулась.

Голова Лоры — казалось, все, что от нее осталось, теперь сосредоточено в голове, — боролась с простотой великой идеи.

Открыв глаза, она проговорила:

— До чего важно понимать три стадии! Из Бога — в человека. Потом человек. И возвращение человека к Богу. Не думаете ли вы, доктор, что иные верования священник объясняет вам в детстве, и вы их понимаете лишь в теории, пока внезапно, почти вопреки разуму, они не становятся вам ясны? Здесь, в этой комнате, где мне знакомы все углы, я все поняла!

Доктор приготовился ответить твердо, но с облегчением увидел, что ответа не требуется.

— О господи! — вскричала она, задыхаясь. — Это так просто!

За шторами палило солнце, и постель молодой женщины горела схожим светом.

— Вот только, — проговорила она, кривя губы с иронией, которая усиливала ее сострадание и заставляла выговориться до конца, — вот только человек слишком скверен, слишком низок, жаден, завистлив, упрям, невежественен. Кто полюбит его, когда я уйду? Я могу лишь молиться, чтобы его полюбил Бог. О господи, да! — взмолилась она. — Ведь теперь он познал смирение…

Пиявки столь жадно присосались к голубым венам больной женщины, что доктору Килвиннингу пришлось буквально отдирать их своими пухлыми, сильными руками.

— Вам ясно, доктор? — спросила она.

— Чего? — пробормотал он.

В данной ситуации он чувствовал себя крайне нелепо.

— Когда человек обрел истинное смирение, когда понял, что он не Бог, вот тогда человек ближе всего к тому, чтобы стать таковым! В конце он может вознестись на небеса.

К этому времени манжеты доктора Килвиннинга приняли помятый вид, сюртук пошел складками. Перед уходом он сказал вполне искренне:

— В данном случае медицина практически бессильна. Полагаю, мисс Тревельян не помешает поговорить со священником.

Однако стоило поднять этот вопрос, как Лора Тревельян рассмеялась.

— Дорогая тетя, — воскликнула она, — вы все время предлагаете мне суп, а теперь еще и священника!

— Мы всего лишь подумали… — смутилась тетушка Эмили, — мы желаем тебе только добра!

Это было совершенно несправедливо. Вечно все на нее набрасывались, даже если идеи принадлежали вовсе не ей.

На некоторое время Лора Тревельян утешилась то ли благодаря какой-то своей иллюзии, то ли пиявкам, как надеялся ее дядюшка вопреки свойственному ему скептицизму. Так или иначе, днем она отдыхала, и когда подул бриз, как бывало всегда ближе к четырем часам, и соленый воздух смешался с ароматом остывающих роз, она заметила слабым голосом:

— Мерси уже приехала. Они вынимают ее из экипажа. Надеюсь, там нет ос и она сможет вволю играть под деревьями. Как бы мне хотелось полежать, хотя бы недолго, в той длинной прохладной траве!

Внезапно Лора обратила на тетушку пронзительный взгляд.

— Мерси уехала?

— Таково было твое желание, — ответила тетушка Эмми, облизывая губы и сминая носовой платок.

— Я рада, — сказала Лора. — Теперь я спокойна.

Миссис Боннер всерьез задумалась, не сильнее ли она своей племянницы.

* * *

Фосс пытался считать дни, но даже самые простые подсчеты разбухали до вселенских масштабов, столь огромных, что забивали ему рот подобно рассыпчатой картофелине, разумеется, холодной и которую к тому же невозможно ни прожевать, ни проглотить.