Фосс

— У меня новость, — объявил ему Фосс, — только вряд ли она вас заинтересует.

— Вы же меня не бросите из-за моей широкой на- туры! Разве человек несет ответственность за свою натуру?! — вскричал Тернер. — Вам кто угодно скажет, что нет!

— Если я вас и возьму, то лишь потому, что в тех дальних краях вашей натуре будет нечем себя тешить.

«И еще потому, что питаю нездоровый интерес к отверженным душам», — добавил про себя Фосс. И все же Тернер трезвый обладал некоей врожденной хваткой, которая на пути к цели заставляла его выкладываться до предела. Такого человека можно использовать, если только прежде он не использует вас.

— Мистер Фосс, ну, пожалуйста! — взмолился пьяный Тернер. — Я буду напрягать каждый мускул своего тела! Я буду делать всю грязную работу! Я траву буду есть!

— Ну вот, еще один новообращенный, — заметил Фрэнк Лемезурье и поднялся.

Лемезурье неизменно попирал все, что вызывало у него физическое отвращение. На открытый конфликт с Тернером он не пошел бы, хотя если они поедут вместе по высокой желтой траве, то могут сцепиться стременами, или, лежа в пыли и зловонии термитов, борясь с одними и теми же кошмарами под звездным небом, их тела могут сблизиться и соприкоснуться.

«Если только немец до такой степени филантроп, что возьмет с собой этого человека», — подумал Лемезурье. Или же он дурак? Ответить на сей вопрос ему предстояло самому — ждать помощи от Фосса не приходилось.

— Мистер Топп, — проговорил немец, — владей я искусством музыки, поставил бы перед собой вот какую задачу: создать произведение, в коем различные музыкальные инструменты представляли бы моральные качества людей, которые друг с другом не в ладах.

— Я предпочел бы выразить величие совершенства, — возразил наивный учитель музыки, — в больших потоках чистого звука.

— Чтобы понимать совершенство, следует его сперва достичь, а это невозможно. К тому же в результате мелодия получилась бы весьма однообразная, если не сказать чудовищная.

Тернер, сжимавший свою смятенную голову растопыренными пальцами, воскликнул:

— О-о! Боже упаси!

Внезапно он опомнился и с неприкрытой угрозой обернулся к Лемезурье, собравшемуся уходить.

— Новообращенный, значит? — Видно, Лемезурье задел его за живое. — Вы, с вашими разговорчиками, не такой уж и святоша! Если бы трущобы могли говорить… Видал я вас, и вовсе не в воскресной жилетке, вдобавок по уши в грязи! Гуляли с распутными девками, да еще трепались направо и налево! С ваших собственных слов, заключили сделку с практикующим безумцем и теперь отбываете в круиз по аду и обратно!

Тернер принялся хихикать и задорно подмигивать мальчику, внимавшему с открытым ртом.

— Если это был я и я был пьян, то ничего не помню. — Лемезурье презрительно наморщил нос. — Кроме того, что был пьян.

— Мы тут не одни с тобой грешники, верно, сынок? — жадно сглотнул подмигивающий Тернер.

Он ощутил необходимость привлечь на свою сторону мальчика. Двое всегда лучше одного.

— Я готов признать, что был пьян, — сказал Лемезурье.

— Это правда, — угрюмо кивнул мальчик, который наконец усвоил правила игры и теперь наслаждался роскошью принимать ту или иную сторону.

— Иногда это просто необходимо, — нахмурился Лемезурье.

— А-га! — взорвался Тернер. — Червям расскажите! Будто они не разбираются в жидкостях!

— Бывает такая засуха, Тернер, какой не доведется испытать ни одному тупоголовому червю, копошащемуся в земле. Его жизнь протекает в блаженном неведении. Худшее, что может случиться с вашим червем, — выползти на белый свет и оказаться раздавленным.

— Вы джентльмен, — проговорил Тернер, чеканя каждое слово, — и мне за вами не очень-то поспеть. Но кое-что я догоняю.

Лемезурье позволил себе ухмыльнуться.

— И за это я набью вам лицо! — заявил Тернер.

Он поднялся вместе с Гарри Робартсом, на несколько минут ставшим ему другом. Оба шумно задышали. Страсти так накалились, что заполнили всю комнату и казались делом первостепенной важности, перед которым померкло все. Однако Фосс их мигом остудил.

— Ваши личные разногласия меня не интересуют, — заявил он, — мне не важно, кто тут пьяница, кто безумец, кто предатель. Куда больше меня удручает собственное безрассудство: пытаясь воплотить свой великий замысел, я подобен тому червю, Фрэнк, что кусает себя за голову в глубинах земли. Вы оба, Тернер и Фрэнк, часть этого странного и вроде бы невыполнимого замысла. Меня тяготит, что я не могу от него отказаться, несмотря на все мыслимые и немыслимые трудности. Я просто не могу! А теперь покиньте эту комнату, которая принадлежит мне, если помните. Также не забывайте о том, что улица принадлежит всем жителям этого города. Когда мы увидимся снова, полагаю, вы уже смиритесь с недостатками друг друга, поскольку нам предстоит провести вместе весьма продолжительное время.

После никто не вспомнил, каким было при этом его лицо. Хотя слова немца всем очень даже запомнились: он отчеканил свою отповедь, пнул комок засохшей грязи, лежавший на ковре, и тот гулко стукнулся о деревянную обшивку стены.