Фосс

Теперь, в людной комнате, наполненной обманчивыми звуками музыки и бурными вспышками разговоров, одна Мерси Тревельян понимала, насколько ее мать переживает впечатления этого дня. Если дочь не стала расспрашивать о причине ее душевного смятения, то лишь потому, что знала: рациональные ответы мало что проясняют. Более того, она и сама была неясного происхождения.

Учитывая обстоятельства, Мерси склонилась к матери, чувствуя, как ее юное горло буквально распухает от любви, которую ей так хотелось выразить, и прошептала:

— Может быть, пойдем в другую комнату? Или отправимся домой. Никто и не заметит, что нас нет.

Лора Тревельян перестала тереть переносицу, побелевшую от таких усилий.

— Нет, — ответила она с улыбкой. — Я не уйду. Я уже здесь. Я останусь.

Мысль о бегстве она подавила в зародыше.

Некоторые гости, натуры страстные, но не очень смелые, заподозрили, что знание и сила директрисы могут сделаться доступны и им тоже, и начали понемногу приближаться. Даже ее красота стала теперь им понятна. Ночь лилась в окна и в распахнутые двери, и глаза женщины переполняла любовь, которая могла бы показаться сверхъестественной, если бы не проявления земной природы тела: чуть обветренная на шее кожа и маленькая дырочка на перчатке, не замеченная в спешке и смятении.

Среди первых, кто присоединился к мисс Тревельян, был безвольный Вилли Прингл, который, как выяснилось, стал гением. Потом подошел Топп, учитель музыки. Ненависть к кислой колониальной почве, куда он высадился много лет назад, переросла в странную любовь, которую ему никогда не удавалось выразить и о которой, по этой самой причине, никто даже не догадывался. Он стал ворчливым старикашкой, неудачником, чье сердце продолжало биться, хотя политическое тело игнорировало его нужды. К этим двум добавилось несколько робких особ, той ночью вырвавшихся из лабиринта юности и теперь не чаявших узнать, как лучше воспользоваться своей свободой.

К примеру, юная особа в платье из белого тарлатана подошла поближе и расправила юбки на краешке кресла. Она опустила подбородок на руку и залилась краской. Хотя ее не знал никто, имени у нее не спросили, потому что важно было лишь ее намерение.

Беседа превратилась в деревянный плот, на котором вся компания надеялась рано или поздно достичь обещанного берега.

— Мне неприятно сознавать, как мало я видела и испытала — и в общем, и применительно к нашей стране, — призналась мисс Тревельян, — однако меня утешает, что видела я куда меньше, чем знаю. Ведь знание вовсе не сводится к географии. Напротив, оно выливается за пределы любых существующих карт. Наверное, истинное знание приходит лишь от смерти под пытками в стране души.

Она рассмеялась не без горечи.

— Вы это поймете. По крайней мере, некоторые из вас — первооткрыватели, — проговорила она и посмотрела на них.

Как ни странно, иные ее действительно поняли.

— Некоторые из вас, — продолжила она, — выразят то, что мы прожили. Некоторые научатся раскрывать идеи, выраженные в менее сообщительных формах материи, вроде камня, дерева, металла и воды. Я не могла не назвать воду, ведь она особенно музыкальна.

Да-да! Топп, ершистый, неприятный недомерок, встрепенулся. В деревянных словах директрисы ему послышалась упрямая музыка, которая рвется на волю. Музыка скал и кустарника. Музыка ветров, незримо вьющихся в утробах воздуха. Музыка тонких рек, стремящихся к морям вечности. Все течет и объединяется. Над руслом из обращенных вверх лиц.

Жалкого Топпа увлекла возможность стольких гармоний. Он принялся ерзать и дергать себя за штанину. Он сказал:

— Если только мы не потерпим неудачу из-за собственной заурядности как нации. Если только мы не замкнемся навсегда в наших телах. Вдобавок существует вероятность того, что наша ненависть и хищность приведут к логическому завершению: мы уничтожим друг друга.

Топп вспотел. Под шарами голубоватого газа лицо его разбилось на мелкие точки серого света.

Вилли Прингл пришел в восторг.

— Серая заурядность, голубая безысходность, — проговорил он не столько для окружающих, сколько для того, чтобы запомнить. Он тут же поспешил добавить, громче и бодрее, чем прежде: — Топп осмелился затронуть тему, которая часто меня занимает: нашу прирожденную заурядность как нации. Я убежден, что эта самая заурядность вовсе не является нашим окончательным и неизменным состоянием, скорее она — довольно продуктивный источник бесконечного разнообразия форм и оттенков. Мясная муха на ложе из отбросов — всего лишь один из вариантов радуги! Обычные формы часто распадаются на потрясающие очертания. Если только мы готовы их изучать…

Так они беседовали, и сквозь дверной проем виднелся лунный свет, ронявший мелкие семена на жадную, влажную почву.