Фосс

— Само собой, разумеется, — согласился он с видом страдальца, не понятого поверхностным собеседником. — Если вы вглядитесь в кожу юной красавицы, то наверняка заметите пару изъянов: воспаленный участок кожи, скажем, расширенные поры или даже прыщик. Однако они ничуть не затрагивают сущность ее красоты. Вы согласны?

— Если вопрос сводится к сущности, то да, — ответил Сандерсон с надлежащей серьезностью.

Фоссу была видна лишь спина едущего впереди хозяина — скучная, благоразумная и весьма цивилизованная, как уже упоминалось выше.

Сандерсон был человеком, можно сказать, культурным, которого страстное стремление к истине избавило от необходимости щеголять своим умом. В другую эпоху помещик стал бы монахом или даже отшельником. В середине девятнадцатого века английские джентльмены и преданные мужья так себя не вели, поэтому он променял Белгравию на Новый Южный Уэльс и учился смирению иными способами. Поскольку он был богат и прибыл на континент в числе первых поселенцев, то приобрел неплохой надел земли. После торжества мирской гордыни, почти неизбежной для представителей его класса, Сандерсон ударился в смирение. Жил он очень просто, вместе со своей скромной женой. Праздности они предавались редко, разве что вечерами читали при свечах. Только любовь к книгам и можно было поставить им в вину, ведь многим она казалась проявлением тщеславия и чудаковатости. Дома у Сандерсонов книги в богатых кожаных переплетах стояли рядами и вовсе не пылились на полках. Супруги постоянно выискивали друг для друга отрывки, словно выбирали кусочки мяса понежнее, зачитывали вслух и буквально сияли от удовольствия. Помимо этого поставить им в вину было решительно нечего. Сандерсон заботился о своих стадах, как любой христианин. Если он и преуспел больше других, то никто не видел в этом несправедливости, и оба супруга умывали ноги своим слугам, чутко и незримо радея о них самыми различными способами.

— Сколько миль осталось до ваших владений? — время от времени спрашивал Фосс.

Сандерсон исправно отвечал.

— Мне не терпится их увидеть! — неизменно заверял его Фосс.

Порой кажется, что неведомые места принесут нам небывалое успокоение и счастье. Так и подверженная ошибкам человеческая природа Фосса стремилась в Рейн-Тауэрс, наделяя его всевозможными достоинствами, которые человек надеется обрести в сердце каждого миража, входя в сказочные здания, разводя огонь в призрачном очаге. Название сверкало перед мысленным взором немца, и он повторял его по дороге на все лады. Сандерсон отнесся к эксцентричности гостя с пониманием, потому как ожидал чего-то подобного, хотя оценка его осведомителя несколько отличалась от того, что он наблюдал сам. Немец носил маску спокойствия и, казалось, обладал бесхитростной простотой, что было довольно неожиданно. Они продолжали путь. В ясные, бесстрастные весенние дни помещик задавался вопросом, какие именно проявления страсти он надеется увидеть. Однако вообразить тьму разум его не мог. Они переходили вброд ручьи, в которых не скрывалось ничего. Истина солнечных лучей усеивала пятнами невинную траву. В этом свете, понимал он, тайное должно стать явным. И все же был не в силах обвинить другого человека в том, что его натура так несхожа с его собственной.

Следует признать, что разницы как таковой и не было — не в то время, не в том месте. Фоссом овладела достойная восхищения учтивость и выдержка. Он заботливо объезжал вереницу путников, указывал им на интересные особенности местности, спрашивал мнения, раздавал советы и потом возвращался на свое место позади хозяина, где вновь упивался благосклонностью нового друга, к вниманию которого, казалось, испытывал непреодолимую жажду.

В той или иной степени это заметили все, кроме Сандерсона.

Гарри Робартса забавляло, что его идол облапошил их хозяина, переняв черты характера последнего. По правде говоря, со стороны мистера Фосса никакое это было не воровство. Лемезурье и Тернер, напротив, презрительно фыркали, словно псы, которые сперва купились на ласку, а потом получили пинка. Пэлфримен смотрел и слушал, разрываясь между научным интересом к анализу поведения и безотчетным стремлением верить в то, что Фосс прав, даже если для этого ему пришлось бы признать, что сам он ошибался.

К вечеру последнего дня участники экспедиции спустились в долину, по которой с приглушенным журчанием бежала бурая река, и бурые же рыбы дремали среди камней. Лошади навострили уши и бодро выгнули шеи, почуяв близость дома. Ступая по цветущей долине, они нервно трепетали. Их уверенность передалась даже чужакам.

Вскоре среди зарослей клевера им стали попадаться неторопливо бредущие коровы и рогатые бараны, которых вел к загону молодой пастух. Однако Фосса больше занимала сама долина, чем ее обитатели. В закатных лучах горный рельеф выглядел особенно впечатляюще. В бронзовых скалах проступали серебряные жилы, вершины склонов переливались цветами аметиста и сапфира, пока всадники не обогнули бастион, скрывший от глаз этот последний оплот красоты.

— А-аах! — вскричал Фосс.

Сандерсон смущенно рассмеялся.