Фотоаппарат

Нам принесли Tafelspitz — тонкие ломти говядины, отваренные в овощном бульоне, и два вида соусов — один подслащенный, с хреном, другой с кервелем — в маленьких серебряных посудинах, и слегка обжаренный картофель. Сначала я взял соус с хреном, а Джон с кервелем, потом мы обменялись соусниками, я взял бутылку и плеснул себе бордо (сказать по правде, мне сегодня едва ли удастся поработать). Поставив вино на место, я сказал, что перестал смотреть телевизор. Тут же Джон, который только-только приступил к Tafelspitz, резко наклонился к столу и, чтобы кусок не выпал на тарелку, быстро поднес пальцы ко рту, виной тому были не столько мои слова, сколько картофель, обжегший ему рот. Он взял из корзинки хлеб и, отломив кусок мякиша, наложил легким деликатным движением пальцев на губу, чтобы утишить жар. Давно? спросил он и, потрогав губу пальцем, поднес его к глазам с подозрительным и недоверчивым интересом (хотел бы я знать, что он рассчитывал увидеть). Вчера, сказал я, вчера вечером. Мне было довольно любопытно послушать, что он скажет. Ни слова не говоря, Джон потянулся за бутылкой и стал задумчиво наполнять мой бокал (когда он кончил, я изобразил неуверенное и туманное движение отказа), потом долил себе и отставил вино. Взял нож, отрезал кусок Tafelspitz и, полив соусом с кервелем, осторожно положил на язык. Я тоже месяца три не смотрел, сказал он. Все, кому я объявлял сегодня, что не смотрю телевизор — будь то Делон днем или Джон сейчас, — говорили мне, что тоже его не смотрят. Почти или совсем. Собственно, телевизор никто никогда и не смотрел (кроме меня).

Кстати, у Джона дома телевизора, действительно, не было. Но он все равно (рассказал он мне за ужином) читал в газете программу на неделю и смотрел особо интересные передачи, одалживая на вечер телевизор. Он, между прочим, установил, что люди довольно неохотно дают взаймы телевизоры; книги — пожалуйста, сколько угодно; берите, если нужно, диски, видеокассеты, одежду, все, только не телевизор. Телевизор — священная вещь, и всякий раз, как приходилось его просить, рассказывал мне, улыбаясь, Джон, на лицах хозяев обозначалась тоска, а когда Джон выносил из гостиной антенну и экран, дети со слезами на глазах искали утешения под крылом отца, который и сам не спускал печальных глаз с занятого проводами Джона, а потом, уныло опустив голову, провожал его до двери и наблюдал, как, медленно ступая под тяжестью телевизора, тот выходил на лестничную клетку, спускался, оборачивался поблагодарить и обещал вернуть сразу, как закончится передача. Во дворе Джон ненадолго ставил аппарат на землю, отдыхая перед путешествием с телевизором в руках, если же друзья, у которых он взял телевизор, жили далеко, Джон осторожно грузил его в прицепчик, приделанный к велосипеду. Он закреплял телевизор целой системой веревок и узлов, садился на велосипед и, медленно крутя педали, уезжал по велосипедной дорожке или по краю улицы; большой телевизор, обернутый для безопасности в старые тряпки и газеты, ехал позади, так что прохожие, увидев эту колымагу и не зная Джона, могли принять его за старьевщика, тогда как он, в действительности, был обыкновенным телезрителем.