Фотоаппарат

Мы оба, Джон и я, покинули Кафе Эйнштейн немного навеселе. Джон только что уехал (я смотрел, как он садится на велосипед и растворяется в ночи), и я остался ждать такси на Курфюрстенштрассе в одиночестве. На противоположной стороне улицы под фонарем стояла амазонка в корсете, под тонкой сеткой шелковых чулок виднелись голые бедра и ляжки. Я постарался принять вид человека занятого, но, продолжая высматривать такси, время от времени поглядывал на эту полуголую девицу, стоявшую напротив меня и чего-то ждавшую в ночи, причем, хотя вино и ударяло немного в голову, особого физического влечения я не испытывал: не то, чтобы она казалась безобразной, не в этом дело, ее вообще нельзя было оценивать с позиций красоты. Безликое, безличностное воплощение своей профессии, вот кто она такая, просто тело, затянутое в корсет и вставленное в безнадежно холодную курточку красной кожи: волнующие и приевшиеся эротические ухищрения. Будь она чуть потолще, думал я, и оденься в обычную прозрачную ночную рубашку, не поручусь, что заострившаяся от вина стрелка либидо не потащила бы меня к ней на другую сторону, что я не перешел бы улицу и не предложил бы ей денег, чтобы минутку потереться об нее, потискать грудь, задрав рубашку, пощупать бедра и между ног. Теперь же я прилежно ждал такси. Какая пропасть, право, разверзается иногда между простым такси и сексуальными фантазиями, приходящими на ум, пока его ждешь. Бедра и между ног, черт побери! Неясно, кстати, почему бедра (между ног, это я понимал). Девица продолжала разгуливать передо мной, жуя жевачку: разворачивалась и возвращалась, помахивая сумочкой, болтавшейся на длинной позолоченной цепочке, этаким ридикюльчиком, в котором и умещались-то, наверное, только пудреница, пара жевачек да презерватив. У нее было довольно времени, чтобы изучить мои наигранно благопристойные повадки и фашистские носки с сандалиями, в конце концов, она кивнула и послала улыбочку с одного тротуара на другой. Поскольку я не ответил (при чем здесь я — я жду такси), она пожала плечами и пошла прочь, старательно вихляя симметричным задиком, чтобы я мог оценить все, что уплывало из-под носа. Ей пришлось почти сразу прервать представление, потому что на улице затормозила машина — виляя бедрами, девица вернулась обратно, подошла к дверце, согнулась пополам, чтобы засунуть в окошко, пришедшееся на уровне ее длиннейших сетчатых ног, верхнюю часть туловища и, не вынимая жевачки, принялась болтать с водителем. Дожидаясь такси и исподтишка наблюдая за этими двумя птичками, я пытался угадать, что так долго они рассказывают друг другу в темноте (получи я ответ на свой вопрос, думал я, я был бы разочарован, лучше было по-прежнему воображать непристойности, не опасаясь, что мерзкая реальность преуменьшит их похабство). Наконец, продолжая переговоры, она залезла в машину и решительно хлопнула дверцей. Машина медленно двинулась прочь, и я некоторое время провожал глазами ее сигнальные огни, растворявшиеся в ночи. Я все еще тщетно дожидался такси на Курфюрстенштрассе, с легкой грустью размышляя об уехавшей девице, о том, что она станет делать сегодня вечером и что делала днем. Ибо чем заняться проститутке между клиентами, если не телевизором?