Фотограф

– Наверное, не хотел, чтобы мужику трахали мозг, – пожал я плечами. – Или не хотел, чтобы ребенок снова плакал.

– Ты меняешься, – серьезно ответил на это Он, сидя в любимом Им кресле так, чтобы солнечный свет скрывал от меня лицо.

– Разве не этого Ты хотел?

– Этого. Но все же Мне многое непонятно, – хмыкнул Он, делая глоток коньяка. В Его голосе появилось тепло. – По крайней мере, с выпивкой ты разобрался.

– Ага. Сам просил чего получше, – я открыл пиво и сделал жадный глоток. – Мне по душе пиво. Коньяк, виски и водку я пью перед сном.

– Знаю, – сварливо ответил Он.

– Зачем Ты пришел? Вряд ли Тебя только этот вопрос интересовал.

Он рассмеялся. Тепло из его голоса исчезло.

– Скажем так, ты бесполезно расходуешь ресурсы, которые Я тебе дал.

– О чем Ты?

– О том, что ты мог бы зарабатывать миллионы, делая портреты людей.

– Мне не нужны миллионы. Мне достаточно пива в холодильнике, консервов и оплаченной аренды за квартиру, – рыгнул я, заставив Его поморщиться. На шее возник было капроновый шнур, но тут же исчез. Не иначе Он посчитал, что отрыжка вырвалась случайно. Или Ему просто было лень меня наказывать за непочтительность.

– Это не дело, – что-то в Его голосе насторожило меня. Насколько я знал, Он не был и не собирался становиться каким-то чертовым альтруистом. Ему было на меня наплевать. Важнее измененные мной души. Поэтому я стал слушать более внимательно. Холод Его слов принялся жечь сильнее, но моего стона Он не дождется. И Он знал это, поэтому жалил сильнее. – Мои помощники на мелочи не размениваются. Да и Мне важно, чтобы поток измененных или неизмененных душ был постоянным и постоянно увеличивался. Поэтому Я умолчал об одной детали. С каждой сделанной тобой фотографией фотоаппарат будет становиться привередливее.

– То есть абы какую душу ему не скормишь? – удивился я. Стоило бы догадаться, что Он припасет какую-нибудь пакость в рукаве.

– Верно. Ему нужны души черные, испорченные и страшные. Эта девочка и её мягкокостный отец… не такие. Их души чистые, а Мне это не слишком интересно. Даже тот раскаявшийся вояка, который и так был чистым. Ты сделал его еще чище. Зачем? Почему? Отвечу. Виной всему твоя мягкотелость. Тебе не нужны уроды и ублюдки. Ты хочешь фотографировать только красивых людей. Чистенькие и благообразные душонки. Но Меня интересуют другие. Черные, испорченные и страшные. Вот зачем Я дал тебе эту работу.

– Мог бы и сразу сказать, – вздохнул я, ставя пиво на стол. Грудь начало жечь льдом, и где-то внутри сердца появилась боль. Странно, я же только недавно фотографировал Воробушка.

– Видишь? Боль вернулась, потому что Я не удовлетворён, – прошептал Он, вставая с кресла и нависая надо мной. – Все просто, человечек. Фотографируя и меняя испорченные тьмой души, ты уменьшаешь свою боль. Если тебе так неймется, то можешь фотографировать и чистеньких, но не забывай о таких, как мать этой девочки. Вот душа, достойная персонального портрета. А вот менять его или нет – решаешь уже ты, мой мерзкий человечек. Ты должен их судить.

– Я даже не знаю, как они меняются после обработки, – прохрипел я. Капроновый шнур стянул шею очень сильно, не давая воздуху ворваться в легкие. Сердце ломило от боли, и я знал – это наказание. Наказание за пренебрежение.

– О! Ты еще узнаешь. Увидишь их. Они тебя уже не помнят, но жизни их начинают меняться в тот момент, как ты сохраняешь измененную фотографию. Я редко кому позволяю сделать еще один выбор. Тебе позволю. Хотя бы за учтивость и за то, что прислушался к Моим пожеланиям, купив этот дивный коньяк, – меня затрясло от холода, столько ледяного гнева было в Его словах. Но холод пошел на убыль, когда Он вернулся в кресло и, закинув ногу на ногу по привычке, вновь отпил из бокала. – Она тоже страдает, человечек. И ей сейчас куда больнее, чем тебе. Выбирай!

– Я буду работать… – сипло протянул я и резко вдохнул, когда шнур исчез по щелчку Его пальцев. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота, и меня вырвало чипсами и только что выпитым пивом.

– Славно, шут, славно, – едко рассмеялся Он. – Третьего раза не будет. Будет такая боль, что ты возненавидишь себя за это. А потом вечность будешь вариться в этой боли. Как и она.

– Не смей её трогать…

– Это уже Мне решать, человечек, – Он презрительно сплюнул на пол и вздохнул. – Какие же вы все-таки мерзкие. Болью вас можно склонить к чему угодно. Даже слона готовы трахнуть, если вам пригрозить.

– Не буду я слона трахать, – обессиленно протянул я. – Хоть иголки мне в залупу загони. Понятно?

– Это была шутка. Но остальные Мои слова не шутка. Мне нужны не только чистые души. Мне нужны и порченные. Падшие. Грязные и омерзительные. И ты должен их судить! Если Я не буду их получать, тебе будет больно. Ей будет больно. Каждому гребаному человеку на земле будет так больно, что вы сдерете с себя кожу от этой боли.

– Понял, понял. Работай, или пиздец.