Фотограф

Да и девочка быстро оттаяла, когда причина раздражения и страха покинула студию. Она охотно позировала, иногда улыбалась, а под конец и вовсе рассмеялась, когда я скорчил рожу, чтобы снять с неё маску. Такой она была. Радостной, веселой девочкой, а не забитой тенью, у которой отняли все хорошее. Отец ее тоже улыбался, и я, чуть подумав, поманил его рукой, приглашая присоединиться к съемке. Он согласился и, сев в кресло, посадил дочь себе на колени, после чего принялся с ней возиться. Мне оставалось только жать на кнопку спуска. Моя боль ушла, да и камера свое получила, перестав жечь меня льдом. Впервые за долгое время я наслаждался работой. И когда по громкой связи объявили, что время аренды почти закончилось, улыбка сошла с моего лица.

– Спасибо, – я как раз убирал фотоаппарат в рюкзак, когда услышал голос отца. Повернувшись, я увидел, что он стоит рядом, держа Воробушка на руках. Девочка улыбалась, положив голову ему на плечо. Да и сам он был на себя не похож. Куда только девался этот затравленный взгляд и бледность. Даже щеки порозовели, как и у его дочери.

– За что?

– За то, что вернули ей улыбку, – он нежно посмотрел на дочь и протянул мне свободную руку. Левую. Хмыкнув, я пожал её.

– Зачем ты её терпишь?

– Лару?

– То орущее уебище – Лара? Значит, её, – пояснил я, когда Воробушек убежала в другой конец студии, чтобы немного покачаться в гамаке. Мужчина неловко повел плечами. Да, из него правду хер вытянешь. Настолько сломать человека – это надо постараться.

– Она не всегда такой была. И она любит Лию.

– Нет, мужик. Это не любовь. Это ебаное извращение, – он тоже поморщился в ответ на мою ругань. Люди не любят, когда ругаются. Правду они не любят еще сильнее. – Мы фотографировались меньше часа, а на щеки твоей дочери вернулся румянец. Хочешь знать, что будет дальше? Стоит вам выйти, как она снова превратится в того забитого и напуганного ребенка. А все из-за этой орущей стервы. Серьезно, мужик. Насколько себя надо не любить, чтобы терпеть такое?

– Не знаю. Оно… само всё как-то получилось, – глупо улыбнулся он. – Я не могу их бросить. Не могу оставить Лию с ней. А любой суд… Ну ты знаешь.

– Да, оставит девочку с матерью, какой бы сраной сукой она ни была.

– Именно. Я терплю ради неё. Единственный светлый лучик в моей жизни, – он ласково посмотрел на дочь, которая качалась в гамаке и еле слышно распевала песни.

– Иногда не надо терпеть. Надо бороться, – хмыкнул я, закидывая рюкзак на плечо. – Особенно против таких, как твоя жена. Они уродуют не только свою душу, но и души других. И плевать, даже если это их плоть и кровь. А теперь… ударь меня.

– Простите, что?

Я улыбнулся, наслаждаясь его замешательством.

– Она тебе выебет мозг так, что он превратится в ядерную пустыню, если ты спустишь все на тормозах.

– Я не могу…

– Можешь. Сделай это ради неё, – я кивнул в сторону Воробушка, которая не обращала на нас внимания. – Сделай сейчас, пока она не видит.

– Господи Боже, – вздохнул он и резко двинул мне в нос. Боли не было, нос даже не хрустнул. Но кровь из него пошла. Я подмигнул горе-отцу и повернулся в сторону открытой двери, где стояла мать Воробушка. Она замерла на секунду. Увидела, как я прижимаю окровавленный платок к носу. Увидела сжатый кулак мужа. И победно улыбнулась. Гадкой, омерзительной улыбкой, от которой хотелось схватить обладательницу улыбки за волосню и впечатать со всего маха в стену. Покачав головой, я показал ей средний палец, а потом подошел к Воробушку. Она удивленно посмотрела на платок, который я прижимал к носу, и задала очевидный и наивный детский вопрос:

– Что у тебя с лицом?

– Кровь из носа пошла, – ответил я. – Иногда бывает.

– У меня тоже бывает. Когда мама кричит на папу… или просто так кричит, у меня идет кровь из носа.

– Больше она не будет кричать, – буркнул я, отнимая платок. Кровь остановилась, но во рту я еще чувствовал солоноватый железный вкус.

– Будет. Она всегда кричит, – вздохнула Воробушек. Это был вздох не ребенка. Это был вздох взрослого человека, уверенного в своих словах.

– Увидишь, – подмигнул я ей и, взъерошив ей волосы, направился к выходу. Онемевший отец, все еще сжимающий кулак, и упивающаяся моей разбитой мордой мать мне были до фонаря. Я знал, что все изменится, когда я обработаю снимки. Не знал только одного. Что случается с людьми, чьи портреты я обрабатывал. Он как-то сказал мне, что я меняю их жизнь. В лучшую или худшую сторону, но меняю. Но я до сих пор не видел последствий. Поэтому снимки Воробушка и её малокровного отца я должен обработать максимально качественно. Им нужна помощь. Моя помощь.

*****

– Зачем ты дал себя ударить? – спросил Он, стоило мне вернуться домой и включить компьютер. Услышав Его голос, я улыбнулся. Накопились вопросы, а Он последнее время не удостаивал меня своими визитами. Войдя в комнату и держа в одной руке пиво, а в другой бокал коньяка, я протянул Ему бокал, а сам плюхнулся на свой стул и посмотрел на сырой снимок Воробушка с отцом. У этих людей не было в душе говнины. Была лишь усталость, серость и безнадежный мрак. Им не хватало света.