Фотограф

– Мне насрать на твое мнение. И насрать на твои пожелания! Ты мне не платишь, поэтому засунь свои приказы себе в жопу так глубоко, чтобы они коснулись твоего черного комка говна, который ты зовешь сердцем. Я – фотограф. И я буду снимать так, как надо мне. А будешь орать, я тебе дам подзатыльник, а потом выпровожу из студии нахуй и доложу в соответствующую службу о твоем поведении.

– Снимай, – процедила она, не обратив на мои слова ни капли внимания. Но я знал, что она услышала. Её рожа, покрасневшая от натуги, это подтверждала. Я мерзко улыбнулся и, дождавшись, когда она отпрянет, что случалось со всеми, кто видел мою улыбку, подошел к девочке.

Ей было лет шесть или семь. Маленькая, с бледной, болезненной кожей и затравленным взглядом. Только глаза блестели, как два драгоценных камня. Она сложила руки на груди и, посмотрев на меня исподлобья, вжала голову в плечи. Я вздохнул и, метнув в сторону матери, болтающей по телефону, раздраженный взгляд, еще раз улыбнулся девочке.

– Как тебя зовут? – тихо спросил я, присаживаясь на корточки и держа в руке фотоаппарат. Чертова машинка не стала жечь льдом, и я удивился, когда ладонь немного потеплела в том месте, где соприкасалась с пластиком.

– Лия, – так же тихо ответила она.

– Ты похожа на воробья, – буркнул я и, не выдержав, улыбнулся. – На маленького нахохлившегося воробушка. Я буду звать тебя Воробушком.

– А как зовут вас?

– Адриан.

– Очень приятно, – я нахмурился, когда она заученно поклонилась и, тоже бросив в сторону матери взгляд, робко мне улыбнулась.

– Ты не любишь фотографироваться?

– Нет.

– Почему?

– Мама кричит, когда мы фотографируемся. Она ругается на фотографов, а потом еще ругается в машине, когда мы едем домой.

И так всегда. Стоит показать ребенку, что ты воспринимаешь его, как взрослого, и правда начинает из него литься ручьем.

– Мама у тебя… немного того, – я дернул плечами, стараясь подыскать подходящее слово. Воробышек снова улыбнулась, и во взгляде я увидел тепло. – Но я не буду ругаться. Обещаю. Просто пофотографирую тебя.

– Я не умею… – она замялась, – правильно стоять.

– Я покажу, как надо. Не волнуйся. Мы сделаем фотографии так быстро, что ты даже чихнуть не успеешь, – она кивнула и, сморщив нос, чихнула, заставив меня рассмеяться. – Ладно, так быстро, что ты пять раз чихнуть не успеешь.

– Вы не такой, как другие фотографы, – улыбнулась она.

– Ага. Я с другой планеты. Только никому не говори, – прошептал я и подал ей руку. – Пошли. Ты посидишь вон в том кресле, а я сделаю пару кадров.

Воробышек охотно позировала, но все поменялось, когда её мать, поговорив по телефону, встала рядом со мной и снова принялась верещать. «Не вертись. Повернись. Наклони голову. Перестань так глупо улыбаться. Ты дура?». На последнем ругательстве я вздохнул и, взяв женщину за шею, поволок к выходу. Да, в глазах ребенка загорелся страх, но мне было плевать. Я всего лишь хотел выбросить это чудовище из студии и сосредоточиться на работе. Да, я мог бы уйти, но тогда тварь, называющаяся матерью Воробушка, сорвет свою злобу на ней, а мне этого не хотелось.

Поэтому, вытолкав женщину за дверь, я собрался было вернуться обратно, но увидел стоящего у стены напротив мужчину. Он тоже был худым, с болезненной кожей и огромными глазами. Отец. Кто же еще. Он побледнел еще сильнее, когда я вытолкал женщину из студии, и отрыл рот, но вставить слово ему не дали. Чудовище обрушило на меня свою ярость, а я просто стоял, скрестив руки на груди, и паскудно улыбался.

– Тебе пиздец, животное! – орала она, но дальше ругательств не заходила. Понимала, что стоит ей поднять на меня руку, как тут же получит в ответ. – Я подам на тебя в суд. Скажу, что ты домогался моей…

– Ты отец? – коротко спросил я мужчину, который затравленным взглядом смотрел на женщину. Он кивнул, и я, схватив его за руку, впихнул отца Воробушка в студию и закрыл за ним дверь. Затем, повернувшись к корчащейся от гнева матери, ткнул пальцем ей в грудь. – Заткнись, нахуй!

– Как ты…

– Внутри отец, а в трех углах висят камеры видеонаблюдения. Хочешь обосрать мне жизнь? Валяй. Твоя жизнь после этого прежней не станет, гарантирую. Или завали ебало и отправься в бар, где опрокинь стакан-другой виски, и дай мне закончить съемку.

Она открывала рот, как рыба, но молчала. Этого я и добивался, поэтому усмехнулся, указал рукой в сторону бара и вернулся в студию.

Мужчина уже был внутри и успокаивал хныкающую дочь. Заметив меня, он напрягся, но я поднял руку и покачал головой. Он кивнул и повернулся к дочери, пока я возился с фотоаппаратом, проверяя настройки. От этого меня отвлек его голос. Тихий, ломкий и напуганный. Точь-в-точь, как у Воробушка.

– Простите, – сконфузившись, сказал он. – Я… Она…

– Забей, – махнул я рукой. – Я и хуже видел. Мне надо работать, время идет.

– Простите, – он отошел в сторону и всю съемку молча просидел на стуле, смотря на дочь. Иногда я поворачивался к нему и видел, как он улыбается. Как меняется его лицо, когда с него спадает маска забитого придурка. Он любил Воробушка. Я вздохнул. Хоть кто-то её любил. И на том спасибо.