Фотография из Люцерна

В бальном зале в доме Грейс публика занимает свои места. Стараясь не встречаться взглядом с моими настоящими друзьями, сидящими в заднем ряду, я встречаю «друзей» моей воображаемой миссис Z.

Со всех сторон – любезные улыбки. Радуюсь дамам, как подругам. Моя улыбка – это улыбка единомышленницы: мы знакомы много лет, вместе заседаем в комитетах и благотворительных советах; мы бываем друг у друга на рождественских вечерах и свадьбах детей. Они надели изысканные туалеты и украшения, чтобы посетить мой музыкальный вечер, мой «Монолог».

Играет виолончель.

Теперь – моя очередь. Что же, начнем.

– О, благодарю! – Я произношу эту фразу, вполоборота повернувшись к Луису. – Спасибо, что наполнил этот зал звуками великолепной музыки; спасибо, что так внимателен к желаниям пожилой дамы… к личным желаниям… Искусство всегда с нами, не так ли? – задаю я не требующий ответа вопрос. – Как любил говаривать мой дорогой Сэм, «искусство добавляет в нашу жизнь огня». – Делаю паузу. – Разве не так?

Большинство кивает. Я снова поворачиваюсь к Луису, который замер на стуле, сжав коленями виолончель.

– О, милый Луис! Твоя игра, как это изумительно! Браво! Браво! – Обращаюсь к публике: – Искусство нас исцеляет. Без него мы бы пропали. Я пропала бы, без сомнения. Искусство умиротворяет душу. Разве можно обойтись без него в нашем безумном мире? Вот почему мы тратим силы, время и состояние на то, чтобы оказывать поддержку тем, кто его творит. Так позвольте же еще раз поблагодарить моих дорогих друзей: спасибо, что пришли! И позвольте со всей откровенностью заявить… от чистого сердца… – Я умолкаю, опускаю глаза – и снова поднимаю их на зрителей. – Да, несколько фраз… возможно, вы сочтете их бестактными. Но это, скажем так, привилегия хозяйки.

В зале раздаются смешки. Зрители садятся удобнее, двигают стулья. Жду, пока все затихнет. Я гранд-дама, я желаю абсолютного внимания. Им придется выслушать все, что за столько лет переполнило душу: я расскажу им о своих обидах, о болезненных уколах по самолюбию, о проявлениях неблагодарности, с которыми мне доводилось столкнуться.

– Выставка картин моего сына Кевина – столько неблагоприятных отзывов! Критики назвали его творчество «вторичным» и «любительским»; они заявили, что если бы не деньги, вбухнутые мной в музей, его работы никогда не прошли бы отбор.

Вбухнутые! Я выделяю это слово, катаю его на языке. Я хочу показать, как глубоко оно ранит.

– А как все злорадствовали, когда второго моего сына, Джастина, обвинили в создании финансовой пирамиды?! А некоторые – возможно, они есть и среди сегодняшних моих гостей – радовались, когда он оказался в тюрьме. Вы вложили в его проект деньги, потом их потеряли, и теперь вам радостно от того, что он страдает. – Горький вздох. – Злорадство – это такая новая добродетель, да? Ведь все здесь понимают, о чем я?

Я вновь надолго замолкаю, словно пытаясь собраться с мыслями.

– А теперь вспомним о разрешениях на парковку. Говорят, у меня их слишком много. Говорят, говорят… никак не успокоятся. Сколько времени и денег вы должны вложить, прежде чем вас оставят в покое? Кажется, собирать старые меха для бездомных, этого уже недостаточно. Это была моя идея – собирать шубы, поскольку в наши дни носить их политически некорректно; срезать рукава и делать одеяла для тех несчастных, которые вынуждены жить на улицах нашего прекрасного города. Благодаря мне ваши старые шубы и накидки, пропитанные ароматами дорогих духов, сейчас защищают несчастных от стужи. А вы только и видите эти дурацкие разрешения на парковку! Посмотрите на мой дом! – Я обвожу зал рукой. – Не просто квартирка – для его обслуживания требуется персонал, и им надо где-то парковаться. И я покупаю для них разрешения. Да, мне нужно больше, чем среднему горожанину. Но что в этом плохого? Что? О, господи, что они от меня хотят? Что еще я должна отдать? Сколько времени и денег еще потратить?

А слухи о том, что Сэм был геем и держал в Чайна-тауне квартирку, где встречался с мальчиками-азиатами? Ради всего святого, мой супруг мертв! Его пожертвования на благотворительность исчисляются десятками миллионов! Впрочем, какая разница. Кого волнует, что бедняга давно в могиле! Давайте набросимся на него – ведь он не в силах себя защитить! Давайте подвергнем его осмеянию за мелкую слабость. Это так… так нечестно! Мы должны давать и давать… а нас будут поносить и поносить? Так теперь принято?

Принимаю величественную позу.

– Поэтому позвольте заявить вслед за королевой Викторией: «мы не впечатлены». Да, я совершила промах, назовем это так. Когда в Музее де Янга выставляли Модильяни, я устроила прием – вот в этой самой комнате, – и директриса Музея современного искусства в Париже, которая привезла большую часть работ, захотела посмотреть на моего Моди… Ну, и я сболтнула нечто… скажем, ненадлежащее. Так, по крайней мере, мне потом объяснили. Какой только ерунды не ляпнет подвыпивший человек!

Короткий смешок.