Фотографирование и проч. игры

Наши сведения об этой паре тоже случайны вполне. Они — приморские знакомые знакомых наших знакомых, и, оказавшись в этих краях и набрав их номер лишь для очистки совести, мы приятно поражены почти легендарной радостью, с какой приняты и приглашены, — традиционное кавказское радушие, должно быть; джигитовка, витязь в тигровой шкуре, на холмах Грузии лежит ночная мгла женские шахматы ансамбль девочек Мзиури, хевсурская баллада сурамская крепость сиропы Логидзе пейзаж Пиросмани Напареули и Цинандали, — но и сквозь тройное сито просочилось к нам, что брак этот, по всей вероятности, существовал всегда (нечто вроде союза сиамских близнецов), с незапамятного дня соединения они неразлучны, плодом чего стали двое, что ли, детей, что они милы, вот только она держится всегда в густой теин мужа, немая и стертая, как недопроявленный фотоснимок, вольно ж ему быть в семье таким деспотом, ведь известный и своей области человек… Тут, несмотря на предосторожности, наш взгляд перекрещивается со взглядом хозяйки, И ничего не остается, как вести разговор о влажном климате, нехватке продовольствия и детях. Выясняется, что старший Сын четырнадцати лет отправлен в летний трудовой лагерь, младшая дочь десяти сослана к бабушке в одну из северных областей, — и таким образом дети изъяты из нынешней июньской картины. Опустим три-четыре тоста и перейдем к вечернему пейзажу, отметив лишь, что после этого невинного собеседования Соломон особенно внимателен к Местоимению, но это в скобках: на фоне закатного Черного моря вдоль берега бережно под локоток ведет хозяин гостя прочь от выпитого стола (предлогом служит указать кратчайший якобы путь к постоялому двору), не выпуская из рук даже при перепрыгивании с камня на камень. После нескольких случайных фраз фотограф останавливается в непонятном для нас волнении. Он медлит, мямлит, он топчется, его смущение может породить бог весть какие подозрения (вялый, крупного размера неврастеник с редеющими волосами и отвислостями в грудях и боках, таким он представляется нам). Когда он произносит наконец свое предложение, собачьи глаза его сыреют от неясного страха. Приходите завтра, говорит он, громко сглатывая, часов в двенадцать, у нас никого не будет. Они сговариваются, Соломон машет рукой на прощание, грузинский акцент звучит в вечернем воздухе, — наступает ночь. Но и безлунный мрак радует глаз, когда друг мимо друга носятся бесчисленные светлячки, читаем мы у фрейлины Сэй-Сенагон. Под утро выпадает роса. В лучах восходящего солнца блестят спина черепахи и спина журавля. Мадам Баттерфляй со стершейся пыльцой на крылышках в этот час в саду и одна. Похоже, она готова вернуться к своим кумирам, которым изменила однажды. Однако предстоит еще одно действие, ибо — мы намерены прийти точно к назначенному часу. У нас было время перед сном припомнить вчерашние укромные касания, смущение во взглядах, чрезмерно торопливые пояснения, убедиться, что недопроявленная блондинка лишь призрачное прикрытие для заветных наклонностей мужа, а утром пролистать за завтраком свежую прессу. Преисполненные решимости пойти навстречу этому восточному приключению, оказаться хитрее самой наивосточной хитрости, ближе к полудню, не колеблясь, минуем мы седые гортензии, гравийную дорожку к крыльцу и самое крыльцо. Рука занесена, сейчас раздастся звонок, — и занавес раздвигается. Дверь открывается одновременно. Сосо ушел за газетами, говорит хозяйка вместо приветствия и с полнейшим равнодушием, чем тут же выдает себя с головой. Местоимение (с улыбкой). Добрый день, вам к лицу это платье. Она (не предлагая сесть). Мы пригласили вас… я и Сосо… мы хотели бы поговорить с вами. (Местоимение. Весь внимание.) Мы решили… Соломон и, я… вы же знаете, мой муж — фотограф… (Да, госпожа) известный фотограф… и вот, вы могли бы сделать нам одолжение (К вашим услугам, мадам)… одним словом, нам недостает натуры… поймите, мы живем на периферии, на некоторые вещи на наших островах никак не установится трезвый европейский взгляд… последнее обстоятельство… (говорит она прерывисто, ведь ручка ее давно в наших ладонях) последнее обстоятельство и вынуждает меня от имени мужа просить вас… просить вас, впрочем, Соломон сейчас вернется, покажет свои работы вам будет легче понять, но мы обнимаем уже ее талию. Выясняется, она отчаяннейшим образом дрожит, что не совсем ей по возрасту. После длинного поцелуя ноги отказываются ей повиноваться. Приходится все-таки присесть, входит Соломон, он тоже взволнован, по его растерянной улыбке ясно, что он подслушивал, взвалив на плечи жены вступительную часть, а ни за какими газетами не ходил. Жаль, т. к. именно этой ночью индийские пограничники пристрелили еще десяток сикхских сепаратистов, пытавшихся проникнуть на территорию дружественной нам республики; хозяин Белого дома выдвинул неприемлемые условия в ответ на наши мирные инициативы; министр иностранных дел Великобритании ос-тался в прискорбном одиночестве по вопросу об экономических санкциях против недружественного режима апартеида; в Москву по пути следования к местам отдыха прибыл секретарь монгольской компартии, заверив встречавших в дружественных чувствах; Женьминь жибао в который раз в передовой статье предупредила, что демократию нельзя пускать на самотек, а советские писатели с болью и радостью откликнулись на призыв партии писать еще более мужественно с учетом дружеских пожеланий прошедшего пленума, — но ничего этого Соломон так и не узнал. Пока его жена накрывает маленький стол в углу большой гостиной, он дружественно демонстрирует Местоимению свои последние работы. На каждом снимке печать флегматического характера. Вот морщинистая старушенция кормит на булыжниках старого города разжиревших ленивых голубей, вот старец улыбается беззубо за столиком уличного кафе над чашкой одинокого кофе, другой безнадежно ожидает клиентов возле убогой лавчонки по пошиву дамских туфель. Следующий снимок останавливает внимание Местоимения: еще один старик слезящимися глазами смотрит в морскую даль, сидя обок переносной витринки с образцами его тоскливо-оптимистической продукции (бледно-желтые дети, плохо отретушированные, на фоне бледно-зеленых волн в порядке очереди принудительно улыбаются в принадлежащем фотографу сомбреро). Мы вертим снимок и так и эдак, в слезящемся старике узнавая самого Соломона. В его глазах читается предчувствие судьбы. Теперь другая серия, говорит маэстро с глухим акцентом, веером выбрасывая под нос Местоимению десяток глянцевых ню.