– Думаешь, что дело все-таки в судьбе? – выказывал он поначалу скептицизм в ответ.
– Если не судьба, тогда что?
И ответа на поставленный вопрос ему найти не удавалось.
Вскоре после знакомства он поведал ей о том, что, как и она, приехал в Терниевск из Москвы. Причем там постигла его примерно та же участь, что и Леру, только погибли у него сразу оба родителя: их и еще троих людей на автобусной остановке сбил автомобиль. Трое, включая мать и отца Максима, погибли на месте, еще один скончался в больнице, пятый же до конца своих дней остался инвалидом. А виновный в случившемся вроде и понес наказание, но, как бы парадоксально это ни было, остался безнаказанным. Произошедшее не было актом терроризма, бессмысленной жестокости, следствием вождения в нетрезвом виде или несоблюдения правил дорожного движения. У водителя, пятидесятитрехлетнего заядлого курильщика, барахлило сердце, и на последние часы до столкновения пришелся пик переживаний о предстоящем разводе с женой, с которой он прожил под одной крышей двадцать два года, а знаком был и того дольше. Ощущая ноюще-сдавливающую боль в груди и дискомфорт в левом плече, мужчина торопился приехать домой, принять таблетку-другую нитроглицерина, блистер которого как назло оставил утром на журнальном столике, и поудобнее развалиться на кровати. Но развалиться вскоре – причем не собственными усилиями – ему удалось разве что на тележке-каталке скорой помощи.
Опеку над Максимом взяли бабушка с дедом, живущие в Терниевске. Ранее, еще до трагедии, он был грубым, черствым, надменным, и этих качеств в себе не только не стеснялся, но даже гордился ими; избалованный родительским вниманием, он, казалось, любил исключительно себя одного и никого не уважал – ни среди ровесников, ни среди взрослых. Однажды даже покалечил пожилого мужчину за то, что собака, которую тот выгуливал, с лаем набросилась на него и едва не укусила за голень. Ему пришлось пару раз пнуть псу по морде, прежде чем он (на вид – беспородный) дал заднюю, отчего как раз подбежавший его хозяин, секундами ранее не удержав поводок, заверещал, покрывая Максима бранными словами и фразами. Это-то подростка и взбесило, поэтому он избил старика, в процессе игнорируя старческие хрипы и злобный лай собаки. Продолжив затем путь к магазину, куда направлялся изначально, он слышал отдаляющиеся стоны избитого и скулеж животного, но ни разу не обернулся. Потому что, как он считал, они получили по заслугам. О случившемся Максим никому не рассказывал, прекрасно понимая, что объективно поступок не был достоин похвалы, поэтому язык лучше всего было держать за зубами. Однако на протяжении последующих нескольких недель был одержим параноидальным страхом оказаться пойманным сотрудниками правоохранительных органов, которым могли дать наводку на него избитый старик или же гипотетический случайный прохожий, не замеченный подростком.
Дед с бабушкой, зная, каким растет Максим, втайне опасались, что он может стать преступником, но в то же время им с трудом верилось в вероятность такого развития его жизненного пути. Гораздо легче на сердце было от мыслей, что дело в переходном возрасте, гормонах, подростковом максимализме. Они боялись, что не уживутся с ним под одной крышей, ведь одно дело, когда внук приезжал погостить на неделю-другую, но совсем другое – поселится у них теперь на несколько лет. Однако их страхи оказались напрасными, поскольку смерть родителей (по совместительству и их дочерью), судя по всему, изменила его в лучшую сторону. Антагонист серии фильмов «Пила» как-то произнес такую фразу: «Только столкнувшись лицом к лицу со смертью, человек начинает ценить жизнь». И пусть Максим не лично столкнулся со смертью, но она отняла у него тех, кто был ему роднее кого бы то ни было, кто произвел его на свет, – а это почти что равносильно собственной погибели. Но хотя биологически он продолжал жить, от его личности словно бы отделилась та темная часть, которая подталкивала к разрушительным действиям, немотивированной – по крайней мере на первый взгляд – агрессии. Впрочем, напоследок темная часть заразила светлую, будто бы тем самым вопросив: «Как же ты продолжишь существовать без единой капли моих качеств в мире, где доброта и честность есть лишь
В первые несколько недель старики иногда улавливали во взгляде внука чувство вины: он словно безмолвно извинялся за то, что своим присутствием мог доставлять неудобства, а вдобавок корил себя за смерть родителей.