Франческа

— Расскажи поподробнее про эту компанию, — попросил Якоб.

Так я и сделала. Рассказала о тычках в спину, издевках и насмешках.

Пока Якоб слушал меня, взгляд его все больше мрачнел.

Я не знала, должна ли я испытывать облегчение от того, что могу наконец-то поговорить с кем-то, кто воспринимает меня всерьез. В глубине души я хотела забыть обо всем, принять истину, лежащую на поверхности, и пойти дальше. Однако я не из тех, кто забывает и идет дальше. Я из тех, кто доходит до дна, до самых глубин, как бы больно ни было.

— Я свяжусь с полицией, — сказал Якоб, — расскажу все это — пусть решают, что со всем этим делать.

— Мне хотелось бы их всех поубивать, — сказала я. — Вполне достаточно того, что я уже знаю, чтобы мне хотелось убить их всех до единого.

— Да, — сказал Якоб. — И мне тоже.

Внезапно он заплакал.

Не успев подумать, что делаю, я повернулась к нему и обняла за шею.

— Прости, — прошептала я, — сама не знаю, что творю.

Но прежде, чем я успела убрать руку, Якоб сам придвинулся ко мне.

— Давай заедем куда-нибудь, — прошептала я и сама не узнала своего голоса. — Куда-нибудь, где нас не увидят.

Якоб вырулил на поросшую травой дорожку. Она кончалась у старого красного дома.

— Похоже, он заброшен, — сказал он.

Я кивнула, не глядя. Потом мы стали неловкими движениями снимать друг с друга одежду. Раньше мне никогда не доводилось быть голой с мужчиной — наверное, я должна была стыдиться и смущаться, но тут словно кто-то другой поселился в моем теле. Я хотела его — так, как никогда раньше никого не хотела. То, что происходило сейчас, находилось за тысячу миль от удушливых поцелуев и неуклюжего лапанья, которому я подвергала себя с парнями в Адамсберге.

— Что случилось с твоими руками? — спросил Якоб.

— Просто крик о помощи.

— Выглядит куда серьезнее.

Якоб приподнялся на локте и серьезно посмотрел на меня.

— В следующий раз, когда тебе понадобится помощь, ты можешь позвать, а не…

— Никто не слышал, — прошептала я.

И тут же пожалела, потому что сейчас мне совсем не хотелось говорить об этом.

— Может быть, тебе стоит позвать кого-то другого, — сказал Якоб. — Кого-то, кто услышит, так что тебе не придется…

Я кивнула. Закрыла глаза.

— Ты выглядишь, как многие, кто здесь живет, — Якоб погладил мои шрамы. — Почти у всех, кто работает на фанерной фабрике, руки изрезаны. Тебе не больно?

— Нет, — сказала я. — Ничего в это месте не чувствую.

— Не делай так больше, Франческа. Никогда так больше не делай.

— Хорошо.

— Пообещай мне.

— Обещаю.

Я поцеловала его. Мне не хотелось говорить о шрамах, криках о помощи и рабочих на фабрике. Мне вообще не хотелось говорить.

Его дыхание стало тяжелым.

— Ты уверена, что хочешь дойти до конца? — спросил Якоб, когда был так близко, как это только возможно, не пересекая последнего рубежа.

— Да, — прошептала я. — Пожалуйста, продолжай.

— Но у нас нет… защиты.

— Ничего страшного, — прошептала я.

Он сделал несколько движений, не входя в меня, и на несколько мгновений наслаждение сменилось острой болью, которая отдавалась даже в спине. Но потом, когда он снова начал медленно двигаться, все плохое улетучилось и возникло приятное ощущение, которого я никогда раньше не испытывала. «Значит, я не понимала чего-то важного?» — подумала я. Вероятно, есть нечто такое, ради чего стоит жить.

Окна машины запотели изнутри. Внезапно Якоб остановился.

— Что такое? — спросила я.

— Кто-то постучал, — ответил он. — Там кто-то есть.

Он выскользнул из меня. Некоторое время мы лежали неподвижно — в надежде, что ему показалось. Но вот постучали снова. Перегнувшись через меня, Якоб протер запотевшее стекло. Я села на сиденье и закрыла глаза, словно могла таким образом заставить все исчезнуть.

— Это девочка, — сказал Якоб.

— Не надо, — сказала я, когда он опустил стекло.

— Привет, — сказал он.

— Что вы тут делаете? — спросил детский голос.

— Мы не знали, что тут кто-то живет, — ответил Якоб.

— Здесь живу я с мамой.

Я крепче закрыла глаза, желая, чтобы эта мама оказалась далеко-далеко.

— А где твоя мама? — спросил Якоб.

— Она спит, — ответила девочка. — И вам нельзя ее будить. Она сказала, чтобы ее не будили. Так что не входите.

— Я все понял, — ответил Якоб. — Мы уезжаем.

Он снова поднял стекло.

— Боже мой, — пробормотал он. — Она просто возникла из ниоткуда.

— Ты уверен, что она вообще настоящая? — спросила я.

Мы стали одеваться. Наша одежда валялась по всей машине. Голова у меня странно кружилась, словно душа только что покидала тело.

Якоб включил вентиляцию, и запотевшие окна очистились. Я взглянула на дом. Он выглядел таким же необитаемым, как мне показалось и в том ошалелом состоянии, в котором я пребывала раньше. Окна на первом этаже были завешены одеялами или тканью, свет не горел. Когда Якоб выехал задним ходом на большую дорогу, я заметила небольшой указатель, воткнутый в землю, подалась вперед и успела прочесть — за секунду до того, как фары машин отвернулись от нее: «Люккебу».

32