Вновь была предпринята попытка прорыва на слабо обороняемом правом берегу. С пятью армейскими корпусами Базену не составляло труда прорвать фронт, удерживаемый лишь одним-единственным прусским армейским корпусом, на подмогу которому в течение дня могли подтянуться в лучшем случае еще два, и отказ Базена от прорыва плюс его странное поведение в ходе сражения, конечно же, вызывает вопрос: а действительно ли все объяснялось лишь отсутствием у него способностей военачальника? Какой-нибудь достаточно негативно настроенный аналитик мог сделать лишь один вывод: маршал играл какую-то весьма замысловатую игру. Мак-Магона необходимо было не отпускать от себя. Если бы он был разгромлен, конечно же, последовал бы мир, империя пала бы, и Базен, командующий целехонькой и никем не разгромленной армией, стал бы героем дня. Если бы Мак-Магон победил, это гарантировало бы Базену сравнительно легкую победу над силами, ему противостоявшими. Данный тезис не может быть с ходу ни окончательно доказан, ни оспорен, но нет необходимости искать объяснение нерешительности Базена 31 августа и 1 сентября. Если бы прорыв удался, он в этом случае нес бы ответственность за 100-километровый марш своей армии ради сомнительной перспективы соединения с Мак-Магоном, преследуемым более подвижным, более сильным и вышколенным противником, столкновение с которым грозило ему разгромом. Будучи не в состоянии прорваться и при этом сберечь армию, он не просто избежал катастрофы, а смог и внести свой ценный вклад в стратегический паритет, и, в случае удачи, с честью вышел бы из этой ситуации. Именно осторожный, но обнадеживающий фатализм представляется куда более вероятным мотивом действий Базена, нежели хладнокровный политический расчет, приписываемый ему его обвинителями. Однако, какой бы точки зрения ни придерживаться, трудно не прийти к заключению о том, что Базен, издав 31 августа боевые приказы на следующий день, сомневался относительно желательности прорыва вообще и что 31 августа и 1 сентября его искреннее стремление к успеху преуменьшилось.
И вновь Жарраса проигнорировали при составлении приказов. Но уроки 26 августа были свежи в памяти, и командующим корпусами войск Базена пришлось изрядно попотеть, чтобы быстро и организованно перебросить силы с левого берега на правый. Их старания особым успехом не увенчались. Задержки внутри корпусов и, вдобавок, своеволие их командующих привели к еще большему хаосу, чем шестью днями ранее. Таким образом, хотя 3-й корпус, уже стоявший у фронта немцев на прежнем поле битвы между Грижи и Нуайи, как и было предписано, открыл огонь в 8 часов 31 августа и оттеснил немецкие аванпосты из
Коломбея, далее в течение целых восьми часов ничего не происходило. Аванпосты Мантейфеля доложили о сосредоточении французских войск в районах вокруг Борни, с удивлением отметив, что атак противника не последовало, а потом и вовсе были шокированы тем, что грозный противник, составив винтовки в пирамиды, спокойно стал готовить обед. Между тем длинные шлейфы пыли в долине Мозеля и севернее и южнее города говорили о том, что Фридрих Карл вел подкрепления к правому берегу и прибыл вовремя, будучи готовым сразиться с французами, неторопливо направлявшимися в обход пригородов Меца. На эти шлейфы пыли подчиненные обратили внимание Базена, но тот в ответ лишь махнул рукой. «И к лучшему, – безмятежно заметил он, – что [вражеские] войска покидают левый берег». К полудню вся французская императорская гвардия все еще находилась на левом берегу, и в 18 часов армейская артиллерия, которая должна была располагаться в авангарде войсковой группировки с задачей проложить путь пехотинцам через позиции немцев, все еще не переправилась через реку. Базен неторопливо провел оперативное совещание со своими командующими корпусами, в ходе которого отдал им боевые приказы и проинформировал их о том, что атаку начинать только по сигналу выстрела из орудия форта Сен-Жюльен, но никакого сигнала он не дал, пока три тяжелых орудия не были вывезены из Сен-Жюльена и не развернуты под его контролем для обстрела позиций немцев. В конце концов, сигнал все же был дан, но выстрелом не из орудия, а из сигнального пистолета в 16 часов, и французы наконец перешли в наступление.