Едва эти нудные распоряжения были разосланы, он составил два донесения Наполеону III. Первое, предназначенное для отправки в случае успеха, объявляло о том, что он на марше на Тьонвиль, второе, более длинное и обстоятельное, сообщало о том, что его атака отражена противником и он снова находится в Меце «с небольшим резервом боеприпасов для полевой артиллерии, провиантом и, наконец, в санитарных условиях, далеких от идеальных, ибо крепость переполнена ранеными». Подобную предусмотрительность едва ли можно приписать тому, кто не сомневается в своей победе. С другой стороны, Мантейфель, хотя имевшиеся в его распоряжении силы все еще составляли лишь половину сил французов, за ночь получил достаточное подкрепление, чтобы рассчитывать на успешную атаку по всему фронту. Не дожидаясь, пока рассеется осенний утренний туман, французские войска в Файи, Нуайи и других местах оказались под интенсивным обстрелом. Именно в Нуайи бой был наиболее ожесточенным. Здесь был самый опасный участок из захваченных французами – он представлял угрозу флангу позиций в Сервиньи, который столь непрочно удерживали немцы, и с падением Сервиньи французы продвинулись бы настолько далеко, что окружили бы Сент-Барб. Поэтому Мантейфель и поднял дивизию ландвера и направил ее через долину с северо-востока. Деревня удерживалась дивизией Батуля из 2-го корпуса под командованием Лебёфа, и она упорно оборонялась. Но сосредоточенный массированный артогонь 114 немецких орудий едва ли не стер с лица земли оборонительные позиции, а французы не располагали артиллерией, которую можно было бы бросить в бой. Действительно, пока Батуль и Мантейфель сражались за эти жизненно важные позиции, остальные формирования французской армии сидели, что называется, сложа руки. Ладмиро выбивался из сил у Сервиньи, а Лебёф направил по три дивизии по обе стороны от Нуайи. Но и во 2-м, и в 3-м корпусах имелись не участвовавшие в боях дивизии, артиллерия 2-го корпуса тоже сидела без дела, у Канробера – две дивизии. В сражении не принимали никакого участия ни гвардия, ни армейская артиллерия, ни огромная, весьма представительная и совершенно бесполезная масса французской кавалерии. Базен не предпринял никаких попыток сразиться и за Нуайи, как он сражался при Вьонвиле – Марс-ла-Туре и Сен-Приве – Гравлоте, и когда приблизительно в 11 часов Батуль вынужден был все же отступить из Нуайи, чтобы избежать окружения, Базен посчитал это доказательством того, что никакой прорыв невозможен, и приказал своим корпусам прекратить атаки. В течение дня армии просто смотрели друг на друга в ожидании сигнала к атаке, а вечером французы всей массой двинулись назад в Мец. И в той и в другой армии потери составили примерно по 3000 человек или чуть больше.
Таким образом, попытка прорыва потерпела неудачу, и несколько дней спустя Базен узнал, что никаких надежд на подход Шалонской армии ему на помощь нет и быть не может. 3 сентября облака пыли на севере породили в гарнизоне массу слухов, а еще три дня спустя Фридрих Карл довел до сведения Базена нелицеприятную правду, обменяв группу пленных пруссаков на группу пленных французов, сдавшихся в Седане. На поле битвы французских войск больше не было – Базен остался один, и когда аванпосты пруссаков подтвердили сведения из Парижа о том, что Вторая империя и в политическом, и в военном отношении перестала существовать, армия в Меце уподобилась ампутированной конечности. Ни от Наполеона III, ни от императрицы Евгении перед их исчезновением со сцены никаких наставлений Базену не поступило, а новое правительство в Париже, по-видимому, в упор не замечало его. Армия в Меце осталась островком имперской власти, вдвойне изолированной: в военном отношении – немецкими силами, оккупировавшими северо-восток Франции, и в политическом – в создании республики, которая, судя по всему, позабыла о ее существовании.