Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871

Базен написал Бисмарку 23 октября, но с тем же результатом. «Предложения, полученные нами из Лондона, в данный момент совершенно неприемлемы, и я с большим сожалением вынужден заявить, что не вижу в дальнейшем возможности на достижение результата путем политических переговоров» – таков был ответ Бисмарка. Миссия Буайе потерпела провал.

24 октября ответное послание Бисмарка обсуждалось на военном совете в Меце. Кофинье, как и предупреждал, прекратил поставки продовольствия войскам 20 октября – ежедневная норма отпуска хлеба для населения составляла теперь 300 граммов, – а собственными запасами военные обходились лишь еще два дня. Военные, если не могли заплатить за еду в городских кафе, вынуждены были довольствоваться похлебкой с кониной. Ко всем бедам добавилась и ненастная погода, которая первые 10 дней октября оставалась прекрасной, хоть и прохладной, но без дождей. Внезапно пошли дожди, превращая лагеря в озера жидкой грязи, где считаные оставшиеся лошади грызли гривы и хвосты друг друга, а солдаты просто лежали в палатках, пытаясь укрыться от непогоды. Некоторые бродили поблизости от мест расквартирования в надежде разжиться хоть картошкой на полях, на что немцы смотрели сквозь пальцы. Другие – и их становилось с каждым днем больше – в отчаянии пытались сдаться в плен пруссакам, однако те их принимать не желали. Все надежды на прорыв рухнули, но Базен предоставил своим командующим корпусами право заявить об этом открыто. 24 октября он созвал военный совет, настаивая на том, что прорыв все-таки возможен, согласно прежней договоренности, и готов был выслушать на этот счет идеи о том, как этот прорыв осуществить. Лишь Дево, сменивший Бурбаки на посту командующего императорской гвардией, несмотря на молодость, быстро завоевавший репутацию самого откровенного из командиров Базена, отнесся к этому серьезно и предложил атаковать Сен-Прива. Ладмиро, Фроссар, Кофинье и Лебёф напрямую заявили, что их личный состав откажется участвовать в подобной операции, а Солей указал, что, даже если и отважиться на прорыв, то прусские орудия тут же превратят французов в фарш еще до того, как они успеют дойти до позиций немцев. Канробер оказался самым большим оптимистом: одна треть армии, считал он, все же сумеет прорваться, но в таком случае она распадется из-за отсутствия войскового подвоза, а пруссаки просто добавят себе еще один лавровый венок победителя. Итог заседания военного совета сомнений не вызывал. Даже сейчас никто не осмелился вслух произнести позорное слово «капитуляция». Просто согласовали, что необходимо оговорить условия, при которых французская армия не потеряла бы лица. Пруссаки должны рассматривать вопрос о войсках и о крепости по отдельности, принять заверения французских генералов в том, что больше никаких атак на пруссаков не последует, и армии спокойно выйти из крепости.

Подобные расчеты были просто абсурдны. Командующий прусскими силами слишком хорошо понимал, что для подобной уловки, вполне в духе XVTII столетия, не было никаких шансов на осуществление в «войне народов», даже если не надо было опасаться удара со стороны Луары. Он был готов освободить офицеров и генералов под честное слово, как это было в Седане, но французы сами отказались принять подобный вариант. Условия, предлагаемые пруссаками, были предельно просты и обсуждению не подлежали. Крепость должна быть сдана, армия должна сдаться в плен, и все вооружения должны быть переданы в исправном состоянии. 26 октября военный совет принял эти условия. Кто-то предложил, чтобы, по крайней мере, привести в негодность оружие, а запасы пороха взорвать, но большинство выступило против. Такое нарушение условий не соответствовало бы принципу en regie, оно подвергло бы армию опасности стать жертвами репрессий, что, в свою очередь, привело бы к вакханалии недисциплинированности и, как результат, к распаду, который сам по себе, в глазах солдата регулярной армии, куда позорнее даже поражения. На пике поражения армия обязана принимать удары судьбы с достоинством и не нарушая данных ею обещаний.