Франсуа Гизо: политическая биография

Как видим, французское правительство, беря на себя обязательство не вмешиваться во внутренние дела других государств, оговаривало, что если ситуация в какой-либо стране будет представлять угрозу национальной безопасности Франции или если во внутренние дела какого-либо государства вмешается третья держава, что также будет представлять опасность для Франции, или будет угрожать европейскому равновесию, то Франция могла прибегнуть к вооруженному вмешательству в дела другого государства, опять- таки, исходя из принципа невмешательства.

Отметим, что Гизо, не идеализируя этот принцип (он писал, что он не является лучшим, и «есть тысячи причин его ненавидеть»), в то же время отмечал, что Франция «должна выбирать между уважением свободы народов, принципом невмешательства и новыми идеями подчинить Европу… Это выбор между системой мирного, конституционного влияния и революционной вооруженной пропагандой»[467].

Следование принципам «Realpolitik» проявилось и в колониальной политике Франции. Политика, направленная на завоевание Алжира, и порывавшая с либеральными идеями недопущения войны, оправдывалась орлеанистами с позиций национальных интересов Франции, что было свойственно консерваторам. Аналогичными соображениями объясняется и политика Гизо, направленная на сближение с «идеологическими противниками» Франции – Австрией и Россией после охлаждения отношений с Великобританией из-за «испанских браков»[468].

Урегулирование Восточного вопроса

Несмотря на внешнюю воинственность, Франция воевать отнюдь не собиралась, рассматривая создание укреплений и вооружения как дело мира, а не войны. К началу 1841 г. страна уже оправилась от лихорадочного возбуждения, охватившего ее после подписания Конвенции 15 июля и воинственных призывов Тьера. Как доносил граф Пален, «идея мира вытеснила чувство беспокойства, так неистово будоражившее умы перспективой неизбежного военного столкновения, и Франция снова вернулась к своим повседневным заботам»[469]. Газета «Московские ведомости» от 1 февраля 1841 г., помещая публикации о политической полемике во французском парламенте по вопросу о создании укреплений вокруг Парижа, подметила такую важную деталь, как равнодушие парижан к парламентским прениям по этой важной проблеме.

О стремлении Франции выйти из состояния изоляции, но проводить политику «вооруженного мира», сообщала и Дарья Христофоровна. Она писала брату Александру 26 февраля (10 марта) 1841 г., что политика Гизо «встречает самую большую поддержку в обеих палатах… Изоляция может прекратиться, он этого очень желает, он хочет освободить свою страну от тяжкого бремени, которое она вынуждена нести. Но он хочет оставаться свободным в своих действиях»[470].

Постепенно меняется и отношение европейских держав к политике французского правительства. Лидеры европейской дипломатии ясно осознавали, что соглашение по делам Востока без участия Франции могло носить только временный характер, и считали целесообразным подключить Францию к «европейскому концерту». Герцогиня де Дино писала 2 января 1841 г. о переменах в позициях европейских дворов: «Гизо сообщил мне о депешах из Санкт-Петербурга, Вены, Лондона, отовсюду превосходных. Везде ощущается желание ввести Францию в европейский концерт, стремление пойти ей навстречу… Мир восстановлен, и я сказала бы, даже больше, чем мир»[471].

Ливен отмечала постепенное снятие международной напряженности, подчеркивая заинтересованность как Франции, так и остальных участников «европейского концерта» восстановить его в прежнем составе. Она писала брату о постепенной нормализации ситуации в Германии и снижении там накала антифранцузских страстей: «Воинственный пыл здесь весьма охладел, и никто не призывает к войне. Поведение Франции вызывает уважение»[472].

В начале января 1841 г. Ливен сообщала герцогине де Дино об изменившихся настроениях санкт-петербургского двора по отношению к Франции: «Тон последних сообщений подтверждает, что Россия искренне желает видеть Францию, вошедшую в европейский концерт. Россия выступает за сохранение нынешнего министерства. Эти сообщения, которые специалисты расценивают как наиболее дружелюбные из когда-либо поступавших из Санкт-Петербурга, вызвали здесь большую радость и заставили сильно побеспокоиться англичан»[473].

Ливен очень верно оценивала изменение поведения Австрии, прежде всего канцлера Меттерниха, желающего «задобрить Францию». Она сообщала брату о депеше из Вены от 21 января, которую Аппоньи принес Гизо, и отмечала, что «Меттерних как никогда заигрывает с Гизо, осыпает его комплиментами. Он с пониманием относится к его подходу к вопросу о христианском населении Сирии, он ему сообщает о своих действиях по этому вопросу»[474].