Франсуа Вийон

При этом в Париже тогда было довольно много богословов. Правда, времена изменились. Уже лет сто они не вели своих великих споров, начатых в эпоху героических поэм, когда в результате открытия Аристотелевой метафизики и появившихся благодаря ей новых теоретических подходов у теологов забрезжила надежда, что им удастся на основе изучения человеческого разума объяснить, как происходит откровение. Попытки Фомы Аквинского и Уильяма Оккама примирить ум и веру были забыты. Стихли споры по поводу крайностей в понимании и искажений учения Аристотеля, которое пришло на Запад вместе с арабской наукой уже ставшего классиком Ибн Сины по прозвищу Авиценна и жившего позднее Ибн Рушда по прозвищу Аверроэс. Однако, хотя та борьба и утратила актуальность, их наследие все еще по-прежнему продолжало питать мысль схоластов. Вера и откровение отнюдь не запрещали людям искать собственных путей к этому самому откровению. Вера — одно, а знание веры, существующее независимо от антагонизма тайны и рассудка, — нечто совершенно иное. Оккам и его ученики убедительно показали, что, если преодолеть в какой-то мере скептицизм, фундаментальное различие между Богом и человеческим разумом способно дать новый импульс для развития логики. Дальше этого они, в общем — то, не продвинулись: дух научного исследования тогда только-только зарождался.

На рубеже XIV и XV веков канцлер парижского университета Жан Жерсон включил в свою теологию некоторые элементы гуманизма, взятые из античного стоицизма. Жерсон читал классиков. Однако его доктрина вобрала в себя больше красноречия Цицерона, чем мыслей Сенеки. Она не отличалась большой оригинальностью, и в ней полновластно царила риторика. Позаимствовать у античной мудрости кое-какие подходящие максимы не так уж трудно. А вот осуществить синтез недостаточно изученной и оставшейся тайной за семью печатями мысли оказалось задачей непосильной.

Естественно, что люди, обладавшие меньшей ученостью, чем Жерсон, оказывались в столь же трудной ситуации, как, например. тот же магистр словесных наук Франсуа де Монкорбье, весьма часто вспоминавший о древних и апеллировавший к предусмотрительно не называемой им традиции.

И поэт, и богослов в равной мере ориентировались на учебники. Читать и толковать «Сентенции» Петра Ломбардского — вот какие задачи ставили перед собой теологи, коллеги Тома де Курселя, одного из судей Жанны д’Арк, высказывавшегося за применение к ней пыток. (Де Курсель умер в 1469 году, достигнув высокой ученой степени в Сорбонне, поста старейшины парижского капитула, и к тому времени полностью забыв о своей роли во время руанского процесса.) В том удобном для употребления сборнике, каковым являлись «Сентенции» — честная компиляция, осуществленная приблизительно в 1150 году итальянским мэтром, ставшим позднее парижским епископом, — обозревалась вся теология. Содержавшихся в сборнике комментариев сорбоннским кандидатам на получение степени лиценциата «Святой страницы», то есть теологии, вполне хватало.

Петр Ломбардский, конечно же, был знаком с работами Пьера Абеляра и других оригинальных мыслителей XII века, но писал за сто лет до Фомы Аквинского. Удобное изложение доктрины, питавшее юные умы в середине XV века, отстало во времени на целых триста лет. А «Суммой теологии» пользовались лишь будущие проповедники ордена Святого Доминика, учившиеся в школе при доминиканском монастыре. Творчество святого Фомы, отвергнутого в 1270-м и канонизированного в 1329 голу, использовалось там при обучении столь же широко, как «Сентенции» в заведении, расположенном несколько ближе к Сене. Однако «Сумма» в ту пору уже не зажигала пытливые умы. Дух синтеза сменился духом резюме.

Изобретательность хранителей основ учения сконцентрировалась на «случаях» и «вопросах», оперируя которыми — и предвосхищая в этом Декарта — схоластика с номиналистским объективизмом занималась шлифовкой определенных догм, причем в толковании трудных мест экзегеты проявляли больше хитрости, нежели ума.

Присутствует ли, например, Сын Божий в евхаристии в тот момент, когда облатка падает в сточную канаву? Правомочна ли литургия, если месса посвящена не апостолу Петру и не апостолу Павлу? Юридическое крючкотворство заполонило теологию. Легко можно понять противодействие богословов Сорбонны расширению изучения юриспруденции в Париже, причем не исключено, что страх перед нашествием соперников усугублялся еще и опасением, что те извратят науку. Юристы действительно захватили все, так что оставалось лишь утешать себя мыслью, что самые опасные, то есть самые популярные из них, остались все-таки в Орлеане. В результате студентам приходилось проводить два года на берегах Луары, чтобы слушать там гражданское право, а потом, возвратившись в Париж, овладевать степенями церковного канонического права. Если бы законоведы захватили парижские коллежи, теологам просто некуда было бы податься.