Франсуа Вийон

«Я ваш человек» — такую формулу употреблял вассал, когда, воздавая почести господину, вкладывал в его руки свои сложенные вместе руки. Вот и Вийон произносит устами старой прихожанки: «Скажи Христу — Его рабой всегда покорною была…» Главное — иметь веру. А внутреннее наполнение веры не столь важно, и допускаются даже некоторые неточности, поскольку Вийон, например, может, отдавая дань язычеству, назвать Деву «Великой Богиней», а рай тем временем вдруг оказывается у него похожим на «адские болота», то есть на топи Стикса и Ахерона с угадывающимся силуэтом перевозчика Харона.

Вера «убогой» и «простой» женщины не лишена цельности, и именно такую веру обретал Вийон, когда думал о матери; а могло быть и так, что о матери он вспоминал, когда обретал веру. Она, эта вера, отличалась от веры, изложенной языком теологических доктрин, причем поэт не видел никакого греха в том, чтобы говорить о Деве как о ровне Святой Троицы.

Итак, да славятся вовеки
 Отец, и Сын, и Дух Святой,
И Та, в которой человеки
Залог спасенья видят свой[18].

Вийон слишком часто видел изображение увенчания Владычицы Небес на левом портале Собора Парижской Богоматери, на протяжении уже трех веков являвшегося излюбленной темой художников и скульпторов; особенно часто в XV веке ее использовали на фронтисписах для часослова, так что поэт, естественно, всегда хранил этот образ в памяти. Христос возлагает золотую корону на голову своей Матери, но так, что в жесте подчеркивается их равенство. Сын Божий и Та, которую тогда уже начали называть Матерью Божией, сидят рядом на одном троне. Равенство подчеркивается еще и тем, что скульптор представил увенчание не в виде торжественной церемонии, а как нечто сугубо интимное, семейное.

Скорее всего, поэту не было известно, что один из художников герцога Бургундского Иоанна Бесстрашного не побоялся изобразить Богоматерь на самом верху иерархической пирамиды вечных ценностей. Однако он, конечно же, никак не мог забыть те «Чудеса Богоматери», которые столь часто инсценировались в Париже и в которых Дева представала столь женственной, столь по-матерински ласковой, а временами, как бы полностью забывая свою роль — весьма скромную, если ориентироваться на ортодоксальную теологию, — вдруг начинала судить и рядить. Дева в записанном около 1450 года Жаном Мьело тексте «Чудес» говорит, обращаясь к Богу: «Я так хочу!» Вот почему, вспоминая о «снегах былых времен», Вийон уважительно назвал Марию «самодержавной Девой».

Образ получился несколько противоречивым. Однако вера поэта противоречивой не была. На небесах Богоматерь выглядела владычицей, на земле — матерью. Она являла собой человеческое лицо божественного всемогущества. В средневековых легендах все ее поступки отмечены печатью доброты. Она врачевала раны, поднимала дух, осушала слезы. А главное, спасала грешников. Неизменный успех «Чудес», обнаружившийся впервые еще в XII веке, красноречиво это подтверждает: Дева судит лишь для того, чтобы спасать. Она отказывается вмешиваться, не препятствует Божьей каре лишь в тех случаях, когда речь идет об измене, клевете, гонении, о преступлениях против справедливости, верности, честного слова. Можно сказать, что ее этика почти совпадала с этикой героев рыцарских поэм.

Двойное обличье Марии — царственная Дева и Дева-мать — в конечном счете делало ее оплотом против врага человеческого. Кроме земных несчастий существует и вечное несчастье: ад. И Дева отвоевывает у ада души, увлекаемые туда грехами. И в суде своего Сына она всегда побеждает. Ведь она — лик надежды.

Некий насмешник, сочинявший стихи для одного парижского религиозного братства, архивы которого, к счастью, сохранились, не без фамильярности заметил, что Бог не осмеливался прекословить своей Матери.

А стал бы Он ей вдруг перечить,
 Сам получил бы тумаков.

БОГОСЛОВЫ