Франсуа Вийон

Так, на Гревской площади, рядом с колоннами ратуши, под которыми торговцы вином нередко устраивали склад винных бочек, располагался приют Святого Духа. Чуть дальше, на улице Мортель, протянувшейся от Гревской площади до обители Сен-Поль, богадельня Одриет воскрешала память о милосердии Этьена Одри, раздатчика хлеба при Филиппе Красивом. По обе стороны просторной улицы Сен-Дени располагались приют Троицы и приют Сен-Жак, где останавливались направлявшиеся в Сантьяго-де-Компостела паломники. А в самом конце улицы, у ворот Сен-Дени, монастырь Божьих дев служил неким эквивалентом иаковитского монастыря у ворот Сен-Жак — разумеется, с поправкой на интеллектуальное преобладание последнего, — то есть был молитвенным домом у входа в город.

Там же, на правом берегу, парижане, страдавшие горячкой, ходили испрашивать милости Божьей в монастырь Сент-Антуан, что стоял на восточной окраине Парижа, а те, у кого было плохо с глазами, направлялись на запад, к воротам Сент-Оноре, где за ними ухаживали в Доме слепых. Вийон как-то обыграл в одном из своих стихотворений тему, связанную с этим заведением.

Затем, мой дар слепцам Парижа, —
Мне прочим нечего подать,
Но парижан я не обижу, —
Так вот, чтоб легче разобрать
Могли на кладбище, где тать,
А где святой гниет в гробу,
Прошу беднягам передать…
Мою подзорную трубу[13]

Не следует заблуждаться: подзорная труба для слепых — это весьма давняя шутка, и средневековье с удовольствием подсмеивалось над физическими недостатками; но здесь насмешка, по существу, направлена не против них, равно как и не против богаделен и больниц, от которых никто не мог считать себя навеки застрахованным. Парижанин XV века за балагурством поэта видел иной образ, образ трехсот слепых, поселенных некогда Людовиком Святым в приюте «Пятнадцать двадцаток», — трехсот слепых пациентов, которые, по неведомо когда сложившемуся обычаю, имели право просить милостыню на так называемом кладбище Невинноубиенных младенцев, где хоронили представителей состоятельной буржуазии. Эти слепые, даже будучи вооруженными вийоновской «подзорной трубой», не смогли бы различить, кто из покойников хорош, а кто плох.

Ирония, конечно, относилась к состоятельным людям, а вовсе не к их могилам и тем более не к благотворительному заведению.

Все богадельни, начиная с самой знаменитой среди них, расположенного на острове Сите Отель-Дьё, пользовались в среде обездоленных заслуженным уважением: когда кому-то становилось худо, там можно было найти и миску похлебки, и заботу. Так что коли речь заходила о приютах, Вийон находил повод для шуток не над ними, а над нищенствующими орденами, поскольку, как истинный школяр, был не в состоянии избавиться от ненависти к людям, которые сами едят гусей, а беднякам подают в лучшем случае кости, а в худшем — и вовсе ничего.

Затем, не знаю, что и дать
Приютам и домам призренья.
Здесь зубоскальство не под стать:
Хватает бедным униженья!
Святым отцам для разговенья
Я дал гусей. Остался… пар.
И это примут с вожделеньем —
Для бедных благо всякий дар![14]

Ирония Вийона становилась более язвительной, когда он вспоминал в своем завещании монахов из нищенствующих орденов и монахинь-бегинок, всех тех, в абсолютной бесполезности кого был искренне убежден: пусть они жиреют от наваристых мясных супов и сдобных булочек, чтобы затем «предаваться созерцанию» под сенью закрытых балдахинами кроватей, то есть развлекаться с девицами. Фарсовое наполнение стихов оказывалось тем более существенным, что поэт сам принадлежал к духовенству и предназначал свои стихи в первую очередь школярам.

Все его читатели слышали про трактат Жана Жерсона «Гора созерцания», а некоторые из них, возможно, даже его читали. Во французском языке есть созвучный глаголу «созерцать» глагол, означающий «производить посадку, засаживать». Вийон, не очень уверенный, что это слово всплывет из подсознания читателей, любящих переставлять слоги в словах, недвусмысленно помещал занимающихся созерцанием скоморохов в постель. Так что понять, что именно Вийон подразумевает под созерцанием, совсем нетрудно…

Затем, подам святым отцам,
Что всюду гнут смиренно спины,
Дань собирая по дворам,
В Бордо ль, в Париже, — все едино, —
Им оставляю суп гусиный,
Чтоб каждый нищий и монах
Мог после трапезы невинной
Часок поразмышлять в кустах[15].