Франсуа Вийон

В том квартале, где никому не приходило в голову сравнивать маленькую настоятельскую церковь Святой Катерины с просторным нефом Целестинского монастыря, в том мире, который жил и трудился между улицей Сен-Дени и Бастилией, все говорили просто «монастырь». Другого там не было.

У нас в монастыре изображенье ада
И свежих райских птиц мой бедный взор влечет[16].

Так что именно в Целестинском монастыре с беспокойством созерцала ад и с радостью — рай мать Франсуа Вийона. В 1430-х годах их видел также и Гильберт де Мец:

«В Целестинском монастыре на отдельных хорах нарисованы и рай, и ад вместе с другими изображениями. А также перед хорами церкви на одном из алтарей нарисован образ Богоматери, выполненный в высшей степени искусно».

«Отдельные» хоры — это один из тех приделов, где меценат преисполнялся особой набожностью, особой верностью покойникам и гордостью за собственную семью. Старушка укрепляла свою веру перед картиной, заказанной кем-нибудь из сильных мира сего или просто разбогатевшим торговцем. Она смотрела на ад с корчащимися грешниками, на рай с играющими на арфе и лютне ангелами. Потом поворачивалась к алтарю, который возвышался перед тем, что является собственно хорами.

О дева-мать, владычица земная,
Царица неба, первая в раю,
К твоим ногам смиренно припадаю:
Пусть я грешна, прости рабу твою!
Прими меня в избранников семью!
Ведь доброта твоя, о мать святая,
Так велика, что даже я питаю
Надежду робкую тебя узреть
Хоть издали! На это уповаю,
И с верой сей мне жить и умереть[17].

БОГОМАТЕРЬ

По существу, молится здесь сам Вийон, прикрывшись фигурой старушки, чтобы никто не догадался, что у «сурового мужчины» нежное сердце. Молиться Богоматери, когда у тебя такое прошлое, как у мэтра Франсуа…

Вера, которой наделяет мать непутевый сын, нередко доставлявший ей «слезы, горе и досаду», — вера безыскусная, не лишенная живого чувства. В нескольких словах и нескольких образах поэт запечатлел целый мир: тут и ад со своими рогатыми чертями, и рай с Богом и сопровождающими его святыми, и Богоматерь, «владычица земная», и она же в роли милосердной посредницы, помогающей добиться отпущения грехов. Смиренная христианка не витийствует — ее безыскусная вера выражена в нескольких словах.

Молитва поддерживала эту веру, ведь молитва — прежде всего предстояние — в церкви, во время службы — особенно остро переживаемое в момент причастия, приобщения к Святым Дарам во время мессы. Нельзя сказать с абсолютной уверенностью, насколько отчетливо ощущали Вийон и его мать связь между мессой и евхаристией. Святые Дары делают праздник более торжественным, освящают его. Хотя, возможно, причастие и не было главным элементом духовной жизни славной женщины. Канонические молитвы — специальные молитвы перед причастием — читались тихим голосом, а сборник молитв, вручавшийся грамотным верующим, воздвигал еще один невидимый барьер между прихожанами и текстом произносимых молитв. Ведь никому не придет в голову читать молитвы мессы в тот момент, когда священник отправляет службу у алтаря. Впрочем, от мирянина только то и требовалось — оставаться убежденным в том, в чем его стремились убедить, то есть что месса — дело священников. Там было место и для чтения латинских текстов, и для молитвы про себя, но главным, самым существенным элементом мессы являлась проповедь, провозглашаемая во здравие живых и за упокой мертвых.

От Бога старушку отделяло огромное расстояние. И в церкви она появлялась скорее редко, чем часто. К святым обращаться проще, чем к Творцу, и вот — вслед за многими другими, в частности за Жаном де Мёном, автором «Романа о Розе», — Вийон, помогающий родительнице молиться Богоматери, подбирает выражения, заимствованные из словаря феодально-вассальных отношений.

Баллада обращена не к Матери: не к улыбающейся Матери, какой ее изображали в XIII веке, и не к страдающей Матери трудных времен, а к госпоже, властительнице, хозяйке. Поэт подбирает такие слова, которые воссоздают в сознании читателя картину ленного владения; обращаясь к Богоматери как к «владычице земной», он расширяет границы ее владений до пределов всей земли, но лен все же остается леном. «Властительницей Неба, властительницей земли» называл ее Жан де Мён. К «Царице Небес, мира госпоже» обращался Карл Орлеанский. Так что теология у Вийона осталась та же, что и у его предшественников. Да и как можно воплотить идею верховной власти иначе, чем то делает твой век?