Франц Кафка не желает умирать

Дора ответила, что, наоборот, безмерно радуется этому отъезду, коснувшемуся не только ее, но и сотен других беженцев, – радуется в аккурат потому, что Ханна ее подруга, которой она желает только добра. Оттого, что Ханна с мужем могут наконец возвратиться в Лондон, она испытывает в душе неподдельное счастье. И ликует оттого, что в результате долгого следствия, потенциальный исход которого повергал их в отчаяние, с них сняли все подозрения и перевели из Второй категории «нежелательных иностранцев» в Третью.

– Но ведь без Ханны вам здесь будет очень одиноко, разве нет?

Да, они, конечно же, делили и горе, и радости, вместе плакали и смеялись, однако сегодня Ханна обрела свободу. Все остальное, включая и ее собственное одиночество, не играет практически никакой роли. К тому же она отнюдь не одна, у нее есть дочь Марианна.

– Ну да, разумеется, у вас и правда есть Марианна… – уступила миссис К. – А вы сами, в смысле ваше собственное дело, оно как-то продвигается? Шансы на то, что вас переведут из Второй категории нежелательных иностранцев в Третью, есть?

Она ответила, что да, шанс есть – совсем крохотный, но все-таки.

– И в чем же он заключается, этот ваш крохотный шанс?

– Понимаете, – объяснила Дора, – я вам уже как-то говорила, что когда-то была замужем за писателем, хотя с тех пор прошло уже семнадцать лет.

– Да, говорили. Актриса и писатель – мне это показалось так романтично. Продолжайте…

Дора объяснила, что недавно на нее вышла одна студентка, некая Ильзе Шравиц, изучавшая в Лондоне литературу и готовившая диссертацию по творчеству писателя Франца Кафки. Один только бог знал, какими судьбами летом того 1941 года ей удалось узнать, что жену Франца Кафки отправили в лагерь на острове Мэн. Некоторые даже называли это чудом. Она вбила себе в голову обязательно ей помочь и подключила к этому делу свою преподавательницу философии, которая уже не первый год участвовала в работе по приему и размещению беженцев. Они на пару обратились к властям, предприняв все положенные в таком случае демарши. Но понять, насколько успешны были их усилия, это уже совсем другая история…

– Я ничуть не сомневаюсь, что это сработает! – восторженно воскликнула миссис К. – И если я все правильно поняла, решением вопроса вы будете обязаны вашему первому мужу, писателю… напомните мне его фамилию…

– Кафка, Франц Кафка.

– Да-да, выходит, что ваша дочь получит свободу благодаря Францу Кафке и тому интересу, которым к нему прониклась эта студентка?.. Красивая у вас получается история, необыкновенная, вы не находите?

Дора не могла выдавить из себя ни слова. По ее щекам катились слезы. Миссис К. достала носовой платок, аккуратно их вытерла и сказала:

– Поплачьте, Дора, поплачьте, вы имеете на это полное право. Плачьте. И не забывайте, что бедам рано или поздно всегда приходит конец.

Эпилог

1972

Роберт

Он поставил подпись под записью в протоколе госпитализации Джека Р. Форстера, радуясь, что, несмотря на трудности, обусловленные топологией заболевания и размером опухоли бронхов, операция прошла хорошо. Его анестезиолог Самуэль Левин потрудился на славу. Что же касается Ирвина Зелигмана, его многообещающего ассистента, можно было только радоваться, что в отделении хирургии грудной клетки бруклинской больницы Управления по делам ветеранов у него появился отличный преемник.

– Профессор Клопшток, – сказала миссис Глэдис, переступая порог кабинета и ставя на стол чашку с кофе, который за пару минут до этого сама же вызвалась приготовить, – напоминаю вам, что наша скромная церемония состоится через полчаса в актовом зале.

– Спасибо, Глэдис, я учту.

– Как всегда, без сахара?

– Как всегда, – с улыбкой ответил он, а когда секретарь уже повернулась и шагнула к двери, добавил: – Миссис Глэдис, я могу задать вам один вопрос?

– Обычно, профессор, никакое разрешение для этого вам не требуется.

– Я просто хотел узнать, не выглядел ли все эти годы в ваших глазах слишком суровым начальником?

– Суровым? Вы? Да побойтесь бога, профессор Клопшток! Конечно же нет! Миссис Хаттингтон так действительно могла подумать, я это точно знаю, вы и сами не раз давали это понять, но прошу вас, я не хочу, чтобы вы уходили из нашей больницы с таким тягостным чувством в душе. Вас считали любимым хирургом пациенты, коллеги и ученики, вы были требовательным преподавателем, порой даже слишком, но всегда справедливым. Вас все просто обожают, хотя это вы знаете и без меня.

– За исключением миссис Хаттингтон?

– И еще, пожалуй, Самуэля Левина… – ответила она, прыснув со смеху. – Если других вопросов у вас нет, я пойду дальше приводить в порядок ваши бумаги. Знаете, разобрать их – адская работа. От библиотеки мне тоже избавиться?

– Нет, Глэдис, книги не трогайте. Ирвин сам решит, какие из них оставить, а какие нет… А насчет бумаг я вам уже говорил, не возитесь с ними все утро, выбросьте весь этот хлам.

– Как скажете, профессор.

С этими словами она закрыла за собой дверь.