Франц Кафка не желает умирать

Настенные часы отмерили шесть ударов. Через полчаса он навсегда покинет стены отделения хирургии грудной клетки, которым руководил два десятилетия. За это время прооперировал тысячи пациентов. Разработанные им методы проведения операций приобрели тысячи сторонников по всему миру и превратили его в одного из международно признанных специалистов по хирургическому лечению последствий туберкулеза. Его наградили всеми мыслимыми медалями и приглашали на самые разные симпозиумы. Ему самому казалось, что все эти годы он провел в операционной со скальпелем в руке. Теперь можно будет спокойно доживать свои дни с Жизель в их нью-йоркской квартире в доме 60 по Западной 57-й улице.

– Наконец-то у тебя появится возможность писать, – без конца повторял ему Мелвин Мейерсон, с которым они дружили.

– Я и без того уже многое написал.

– Я имею в виду не научные статьи, Роберт, а книгу всей твоей жизни, в которой ты опишешь встречи с самыми разными людьми и свою историю!

Писать историю жизни у него желания не было. Он никогда не любил возвращаться в прошлое и теперь, когда ему скоро исполнится семьдесят три, тоже не собирался. Поэтому, несмотря на настойчивые просьбы миссис Глэдис, не хотел ничего уносить домой из этого кабинета, наполненного воспоминаниями.

Может, надо было отойти от дел раньше? Бремя возраста не давило на него никогда. Все операции, вплоть до последней, казались ему битвой с болезнью и с самим собой. Каждый пациент, скончавшийся на столе, нес на себе печать тяжелого поражения, каждый случай выздоровления благоухал ароматом победы, насладиться которой у него попросту не было времени.

– Ты же в прекрасной форме, Боб, – говорил ему Мелвин Мейерсон, – а стать писателем можно в любом возрасте.

Болтай больше, Мелвин! Как раз нельзя, это тебе говорит человек, присутствовавший при смерти Кафки: писателями рождаются, писателями и умирают. К тому же быть ему сочинителем или нет, решал совсем не он. В противном случае он никогда бы не медлил и не ждал. Одной рукой оперировал бы, а другой писал. Кафка ошибся – ни к ученикам Достоевского, ни к апостолам Христа Роберт никакого отношения не имел. Даже если по выходе из операционной окружающие время от времени утверждали, что его руки творят настоящие чудеса. Даже если в пятидесятых годах вместе с Жизелью решил отречься от своей веры и перейти в другую, как до него Франц Верфель и Альфред Доблин.

Он больше не хотел ощущать себя евреем. Гитлер перебил его соплеменников по всей Европе, обратив в прах тех, что жили в Берлине, Вене, Будапеште и Праге, истребив польских, а за несколько месяцев до окончания войны и четыреста тысяч венгерских. В боях с союзниками проиграл, но в войне против сынов Израилевых победа осталась за ним. Что представляло собой их с Жизелью обращение в другую веру? Смелость? Или, может, трусость, которой даже названия нет? Они просто хотели покончить со всей этой историей, хотя и понимали, что все их старания будут напрасны.

Оглядываясь на свою прошлую жизнь в Европе, Роберт видел перед собой кладбище. Его близких в Будапеште убили. Та же судьба постигла многих берлинских друзей. Фройляйн Гальгон, с которой они когда-то познакомились в санатории в Матлярах, задушили в газовой камере Аушвица. Точно такая же участь постигла и Грету Блох, подругу Феличе Бауэр, которая стала прототипом фройляйн Бюрстер в романе «Процесс». Стефан Цвейг покончил с собой. То же самое и Беньямин, о котором когда-то так много говорили в Берлине. Кроме того, ему стало известно о гибели большинства участников того собрания у Роберта Велча. Когда началась депортация евреев из Праги, Валли и Элли Кафка отправили в гетто в Лодзь, откуда они больше не вернулись. Что же до самой близкой ему из всех, Оттлы, она развелась с мужем в надежде спасти дочерей и долго ускользала от облав. Однако в августе 1942 года ее все же схватили и увезли в Терезиенштадт, город-крепость в полусотне километров от Праги, превращенный в концентрационный лагерь, куда регулярно прибывали составы с тысячами евреев. Терезиенштадт стал муравейником, битком набитым голодными людьми, которые страдали не только от ужасов СС, но и от смертоносного тифа, но при этом сохраняли некоторую видимость жизни, ибо небольшая его часть служила неким подобием витрины немецких концлагерей, в которых евреи, по утверждениям немецкой пропаганды, мирно жили и жировали за счет немецкого народа. Исполнителей этого зловещего действа – женщин, мужчин, детей и стариков, принудительно игравших в нем роль, – регулярно отвозили составами на «ликвидацию» в Аушвиц, обновляя таким образом «труппу».