Франция в начале XVII века (1610–1620 гг.)

Юридической основой такого рода продаж было прочно укоренившееся с XIII–XIV вв. право лично свободного крестьянина распоряжаться своим земельным участком. Это право явилось результатом развития товарно-денежных отношений, втянувших и землю (дворянскую и крестьянскую) в орбиту своего воздействия, превративших ее в товар. Реализовать же свое право на залог и отчуждение цензивы крестьянин мог в силу того обстоятельства, что на эту цензиву всегда существовал усиленный спрос со стороны горожан. Крестьянскую землю скупали не дворяне и не церковь. Росту церковного землевладения давно был положен предел государственной властью, а дворянство, раздавая за ценз пустующие земли или последние остатки барской запашки (réserve), не стремилось к покупке цензив, не имея на это денег. За крестьянской землей уже с конца XV в. охотились только горожане.

Какие обстоятельства способствовали долговому закабалению беднейших слоев французского крестьянства и приводили в конечном счете к его экспроприации? В основе лежит социально-экономическая дифференциация крестьянства, усиливающаяся в эпоху развитых товарно-денежных отношений. Однако естественное течение этого глубинного процесса резко ускоряется в период первоначального накопления в результате воздействия различных факторов насильственного порядка. Прекрасно известен насильственный сгон английских крестьян. Во Франции, на наш взгляд,[42] таким фактором явились государственные налоги.

Несомненное для XIV–XV вв. ослабление сеньериального режима было с лихвой возмещено все растущим нажимом на крестьянство королевского фиска. Налоги росли с чрезвычайной быстротой начиная уже с XIV в Столетняя война, феодальная анархия конца XIV — начала XV вв., объединительная политика Людовика XI — все это было оплачено главным образом деньгами французского крестьянства. Оно вынесло на своих плечах тяготы разорительной войны, целиком прошедшей на французской территории, на него тяжелее всего обрушились бедствия бургундско-арманьякской междоусобицы, с него при Людовике XI драли буквально три шкуры. В самом начале правления этого короля, в 1465 г., посетивший Францию английский канцлер Фортескью с изумлением отметил чудовищную, по его мнению, тяжесть государственных налогов на крестьян, превосходившую сеньериальные платежи в 5 раз. «На каждый экю, что они платят сеньеру за свои держания… королю они уплачивают 5 экю. Поэтому они находятся в чрезвычайной бедности и нищете, хоть и живут в самом плодородном государстве во всем свете».[43] А ведь это было лишь начало правления Людовика XI! Через 15 лет, к 1480-м годам, одна лишь талья увеличилась более чем в 2 раза, не говоря о прочих налогах.[44] Можно сказать, что ни в одной из стран Европы не существовало в конце XV в. столь тяжелого для крестьян гнета государственных налоге». В XVI в. все эти явления были выражены еще ярче.

Французское объединенное феодальное государство, развивавшееся в государство абсолютное, зиждилось в основном на беспощадной эксплуатации феодально-зависимого крестьянства и уже стало его главным эксплуататором. В XVI в. налоги росли с ужасающей быстротой. Французский крестьянин с полным правом видел в сборщиках налогов и откупщиках своих главных врагов, и не случайно именно на них обрушивались возмущение и гнев народных масс в городах и в деревнях. Сеньериальные поборы естественно отодвигались на второй — план еще и потому, что они были стабильны и революция цен в несколько раз уменьшила их реальную стоимость, в то время как налоги непрестанно росли, и (притом взимались в жесткие сроки. Именно отсюда проистекала все растущая задолженность крестьянства, накладывание на цензиву ипотеки, невозможность выпутаться из долговой кабалы и, в конечном счете, утрата цензивы, обезземеление многих крестьян.

С момента продажи цензивы положение крестьянина резко менялось. Если он «раскрестьянивался» и покидал деревню, его ждала горькая доля бродяги или наемного рабочего. Если он оставался в деревне, то становился батраком (в XVI в. это еще сравнительно редкий случай) или, чаще всего, арендатором своей же бывшей (или иной) земли, уже не имея на нее никаких владельческих прав и полностью завися от условий арендного договора.