Франциск Ассизский и католическая святость

Посмотрим теперь, в чём же состоит истинное подражание Иисусу Христу, о чём свидетельствуют святые отцы. Преподобный Симеон Новый Богослов отвечает на этот вопрос следующим образом: «подобие же Христу составляют истина, кротость, правда, и вместе с ними смирение и человеколюбие». И человека, стяжавшего сии качества, Бог делает (именно Бог, а не сам человек!) «чистым, целомудренным, праведным, мужественным в искушениях, мудрым в Божественном, благоутробным, сострадательным, милостивым, щедрым, человеколюбивым, благим, — настоящим христианином, носящим образ Христа... Подобие сие, — заключает он, — водворяется чрез исполнение заповедей»42. Ему вторит святой Пётр Дамаскин: «Ищущий Христа должен Его искать не вне, но внутри себя, то есть телом и душою быть как Христос, безгрешным по возможности человеческой»43. А преподобный Амвросий Оптинский выделяет в вопросе о подражании Христу три элемента: во-первых, быть милосердным, то есть сострадательным и снисходительным, прощая людям все недостатки, обиды и досады; во-вторых, проводить святую жизнь, то есть хранить целомудрие и чистоту телесную и душевную относительно всех страстей; и в-третьих, стремиться к совершенству, которое состоит в глубине смирения; то есть, видя высоту, на которую надо подняться, все свои дела и труды почитать за ничто44 — ср. Лк. 17, 10. Преподобный же Иоанн Лествичник говорил, что «удивляться трудам святых дело похвальное; ревновать им спасительно; а хотеть вдруг сделаться подражателями их жизни есть дело безрассудное и невозможное»45.

Если так сказано о подражании жизни святых, то чему можно уподобить подражание жизни Самого Господа?..

Теперь попытаемся исследовать, а исследовав, — систематизировать основные черты аскетики и мистики Франциска Ассизского и его ближайших учеников, также признанных католическою церковью великими святыми.

Первое, чему счёл необходимым посвятить свою жизнь бывший юный рыцарь, обратившийся к вере всего-навсего четыре года назад — это проповедь христианства в миру, апостольское служение, возрождение церкви46. В дальнейшем это стало правилом жизни и целью существования Ордена, им основанного47. Монашество в миру, по мысли Франциска, необходимо было утверждать несмотря ни на какие искушения, ибо такая жизнь «лучше и более ценна в очах Господа, чем пустынножительство»48. Пошёл он на такой шаг, не имея ни духовного руководства, ни знания опыта святых, исходя исключительно из собственного понимания христианства, точнее — полного непонимания его, как и всей духовной жизни. Ибо ниоткуда не видно, чтобы он был знаком с аскетическим наследием Церкви. Эта самостность является одной из самых очевидных и характерных черт его жизни.

Что мы здесь видим? Не что иное, как полное забвение смысла монашеского жительства! Ведь если мы посмотрим, что по этому поводу говорили святые и опытные отцы, не раз-другой как-то невзначай услышавшие о монашестве, но им и в нём жившие, то увидим нечто совершенно противоположное тому, о чём учил Франциск.

Так, преподобный Исаак Сирин, однажды приглашённый к себе живущим в миру духовным братом, отписал ему отказ, мотивируя его тем, что стоит ему выйти в мир из кельи своей, как настигнет его погибель души49; сравнивал монаха, вышедшего из монастыря, с рыбою, вынутою из воды50, а также — с ягнёнком, бегающим посреди волков51. С такою рыбою, умирающею на суше, сравнивает выходящего из монастыря монаха и сам преподобный Антоний Великий, основатель монашества52. Впрочем, что Франциску до Антония, который, оказывается, не знал «добродетели ощущения Христа в мире», открытой великим ассизцем53...

Святитель Игнатий Брянчанинов, уже в прошлом столетии, свидетельствует о том, что душа инока, отлучающегося из монастыря в город или селение, неизбежно повреждается; такой инок ранен ядовитой стрелой, пущенной диаволом, и чем чаще оставляет он монастырь, тем крепче эта стрела впивается в его тело, разливая свой яд по душе инока и отравляя её. Такой инок, любящий скитания по миру и предавшийся им, уже не имеет в себе ничего святого и «все подлейшие поступки, всякое беззаконие и злодеяние он считает позволительным себе, будучи увлечён и омрачён страстию миролюбия, вмещающею в себе служение всем страстям»54.