Француз

— Вы, барин… господин офицер, хороший человек, я вижу, — вдруг запросто выдала она комплимент и в этот раз даже не покраснела.

Странно было ему наблюдать, как меняется ее настроение от плача к смеху, от горя к радости. Было в ней что-то такое живое, естественное и вместе с тем величавое, чего доселе не встречал он в женщинах. И под воздействием сего открытия, да еще подогреваемый водкой и умиротворяющей обстановкой, придвинулся он к ней поближе и взял за руку.

— Это вы что такое делаете, — девушка кинулась к печке и схватила кочергу. — Если я простая девка деревенская, меня, значит, лапать можно? Не выйдет, барин.

Михаил Иванович вздохнул.

— Отчего это сразу — лапать? За ручку взял только.

— Это у ваших барышень в Петербурге ручки. А у меня рука тяжелая. Отстань подобру-поздорову, а то отхожу так, что на всю жизнь запомнишь!

— С этой кочергой ты страшней француза. Ну, прости меня, не серчай…

Дверь в сени с шумом распахнулась, и в хату ввалился Василич.

— Ваше благородие! Враг пожаловал, — доложил он, тяжело дыша, и тут же осекся, увидев в руке хозяйки кочергу. — Не понял, чего это у вас тут?

— Приличный разговор с дамой, — пояснил командир. — Где враг?

— Вот-вот будет в деревне. Наши докладывают: все конные, до трех эскадронов будет. Ждут приказа все! Уходим?

Ушаков мельком взглянул на хозяйку и, вместо того чтобы немедленно отдать приказ, обратился к ней:

— Звать тебя как?

— Ну Аленкой, — все еще не выпуская кочергу из рук, ответила она.

— Аленка. Хорошо. Хоть буду знать, кто перед боем с неприятелем меня чуть кочергой не окрестил. Василич, зови ко мне офицеров.

— А они уже все тут, — доложил ординарец.

В хату вошли трое: гусары — Петр Васильевич и Александр Александрович, а также бравый казачий подъесаул Михаил Дудка, воин доблести выдающейся. Вошедшие покосились на хозяйку, а та, осторожно поставив кочергу к печке, с достоинством покинула помещение.

Ротмистр проводил ее восхищенным взглядом и тряхнул головой.

— Ну что, господа, где встретим француза?

Те переглянулись в явном недоумении и ничего не ответили.

— Я не по-русски спросил?

— Осмелюсь напомнить, господин ротмистр, что командир полка не рекомендовал нам участвовать в стычках с отрядами, о численности коих мы не имеем точного понимания, — заметил Александр Александрович.

— Мне не хуже вас известно, господин поручик, что к рекомендациям начальства надо прислушиваться. Но рекомендация не есть приказ. Приказываю: занять оборону и встретить француза, как подобает русскому солдату! Бегать я больше не намерен. Пущай супостат бежит, ему оно и полезно — чай не отморозит себе причинные места. Да и устал я. Мне тут, в этой деревеньке, нравится, и я имею намерение устроить здесь достойный привал. А вы, Александр Александрович, Саша, возьмите с собой двоих солдат и во весь дух скачите в лагерь. Приведите сюда оставшуюся часть моего эскадрона. Мало ли что…

— Слушаюсь, господин ротмистр, — поручик вытянулся по стойке «смирно», отдал честь и был таков.

— Петр Васильевич, — обратился командир ко второму офицеру, — прикажите корнету Лаврикову взять половину эскадрона и спрятаться в перелеске, что близ деревни. И вы, подъесаул, тоже к ним присоединяйтесь. Один ваш удалой вид точно напугает француза. Оттуда будет легко понять диспозицию и уже опосля ударить с тыла по неприятелю. Уверяю вас, даже превосходящие силы французов не устоят. В их нынешнем положении или побегут, или сдадутся в плен, решив, что нас тут по меньшей мере сотня.

Петр Васильевич покинул избу, поспешив исполнять приказание. А командир повернулся к адъютанту.

— А хозяйка где? Позови-ка.

— Ну все понятно, — проворчал Василич.

— Чего ты там себе под нос лопочешь? — строго спросил Ушаков.

Василич только рукой махнул в ответ и покорно отправился на поиски хозяйки.

Оставшись в одиночестве, ротмистр надел портупею, взял пистолеты, хотел было налить себе еще водки на дорожку, но передумал — перед боем много пить не следовало.

Что-то непонятное творилось у него на душе. Надо было думать об опасности, что нависла над отрядом, а он всеми мыслями и чувствами был с этой девушкой. Представив, что она могла спрятаться, убежать, что он действительно больше ее никогда не увидит, Ушаков растерялся. Но девушка вскоре появилась, встала в отдалении, глядя на него прямо, спокойно, без страха.

— Вот что, Аленка, — сказал он нарочито строго и бесстрастно, — прячься в погреб или еще куда-нибудь, чтоб только надежно. Не ровен час, пуля-дура достанет или французу на глаза попадешься. Тут сейчас будет жаркое дело!

— Никуда я не буду прятаться, барин, — замотала головой Аленка.

— Упрямая, почему не слушаешься?

Аленка подбежала к нему, бросилась в ноги, взяла за руку и крепко ее сжала.

— Барин, дозволь с тобой пойти. Ну, пожалуйста. Христом Богом… Я из ружжа могу пальнуть, пробовала… И визжать не буду от страха. Дозволь. Говорила тебе: не желаю я в деревне оставаться. Опостылела мне эта жизнь.

Ушаков вздохнул глубоко. Она не отпускала его руку, дыхание ее было совсем рядом, он терял голову.