— «Коли будут у тебя затруднения в пути, ротмистр, всегда сможешь сей золотой предмет продать скупщикам и выручить в Европе приличные деньги. Это тебе мой личный презент. Да и, по правде сказать, не желаю, чтобы предмет сей оставался у меня во дворце, да и вообще в России, ибо напоминает мне о страшном мартовском дне 1801 года. Александр».
— Что это за вещица? — спросила Аленка.
— Прямо дивно мне, — воскликнул Ушаков. — Сие есть табакерка, коей был убит ударом в висок папенька нашего государя, царствовать ему множество лет, император Павел Первый!
— А он был убит?
— Эх, одни сказывают, что убит, другие — что удар хватил его. А по мне все одно: удар хватил или хватили чем. Милость царская ко мне не знает границ.
Они ехали по ночам, а днями останавливались на ночлег, где придется. Пускали их кое-где и денег не брали, кормили лошадей, всадников угощали щами да кашей. Облачение у ротмистра было гражданское, поэтому принимали его за помещика из западных областей, возвращавшегося восвояси после бегства французов из России.
Однажды в лесу встретились им лихие люди. Выстрелы из двух пистолетов, имеющихся у ротмистра, не остановили преследователей. Скакали за ними человек пятнадцать аж две-три версты. Груженная вещами и золотым подарком царя, одна из запасных лошадей стала отставать. Преследователи ее подстрелили.
— Царский подарок! — прокричал Аленке Ушаков и сделал движение, будто хотел поворотить коня назад.
— Стой! — Аленка ухватила узду. — Черт с ней, с табакеркой! Не принесет она нам счастья, с убиенным ведь связана.
В последний раз бросив свирепый взгляд на преследователей, Ушаков пришпорил лошадь, и они помчались дальше по уходящей за горизонт снежной равнине. Всходило солнце, ноздри лошадей раздувались. Аленкины щеки раскраснелись от мороза и погони. Ушаков улыбнулся, пощупал грудь, проверив, на месте ли царское письмо. Он оглянулся, подивившись, что больше не слышит топот десятков копыт за спиной.
Преследователи, подобно зверям, раздирали добычу, сгрудившись возле упавшей лошади. Раздались выстрелы. Это между грабителями началась потасовка.
— А ведь снова спас ты меня, Великий Государь! Храни тебя Господь, Царь Православный!