Француз

Михаил Иванович Ушаков был доставлен в Петергоф, во дворец Монплезир. Здесь ему дали воды и каравай, попросили сидеть и ждать, после чего дверь заперли.

Все еще находясь в глубочайшем волнении от произошедшего, еще не до конца веря в свое чудесное спасение, ротмистр упал на колени перед образом Казанской Божьей Матери и стал истово молиться и благодарить. Еще никогда в жизни он не обращался с такими словами к Богородице. Молитва для него стала мостиком, который протянулся от неминуемой, казалось бы, дороги в бездну к возрождающимся надеждам и полной груди такого сладкого, упоительного воздуха Жизни!

— Богородица, Матушка, заступница! Благодарю тебя за все благодеяния твои! Не знаю, как мне теперь жить и что я должен сделать, чтобы оправдать милость твою, Матушка, всесильная, предобрейшая, премилостивая. Матушка Богородица, как же хорошо жить! Велик Господь, велик Сын Твой, который умер на кресте за нас всех, неразумных, и воскрес, подарил надежду. Однако же, страшно, страшно, Матушка, помирать. Люди мы неразумные и не все подобны старцам, что постигли святую веру. Боимся смерти и темноты. Слава тебе, Господи, слава тебе, Богородица…

Он молился, проговаривая то, что помнил наизусть, а остальное своими словами, заливаясь слезами радости и умиления.

Загремели замки, дверь отворилась, и в комнату вошел государь. Перекрестившись на икону, он подошел к ротмистру и подал ему руку. С волнением Ушаков пожал ее.

— Вставай, ротмистр, — произнес Александр с чувством. — Прости своего государя, что дела великие заставили позабыть об одном из самых преданных и честных наших подданных.

Слезы текли из глаз ротмистра беспрестанно. Однако же он их не стыдился. Умиление, вызванное такими простыми словами великого государя, окончательно согрело его сердце.

— Ладно, брат, — царь присел на скромный стул, стоящий в углу помещения. — Я бы с преогромным удовольствием продолжил бы с тобой беседы, да и чарку бы опять поднял, так уж по-доброму с тобой выпивать, но, думаю, в другой раз. А теперь есть у меня для тебя одно поручение. Отправляйся по следам Наполеона, лишь только убежит сей несчастливый вояка из моей России, отыщи за границею его штаб. Хитростью или за счет подкупа, но, заклинаю тебя, передай для него личное мое послание. Это дело чрезвычайной государственной важности. Понял меня?

Ушаков молчал.

— Вы колеблетесь?! — с удивлением воскликнул царь, сдвинув брови.

— Никак нет, государь. Я выполню любое Ваше поручение. Но мне бы только одно дело провернуть…

— Да какое еще дело! Быстро собирайся в дорогу! — горячо приказал Александр. — Хотя… Все, я теперь понял, о чем ты. Зазнобу свою хочешь найти? — догадался царь. — Что ж, и это позволяю. Попрошу сей же час справить для нее паспорт и подорожную. Как ее фамилия?

— Не знаю, Ваше Величество…

— Вот ведь нравы, — со смехом заметил Александр. — Влюбился в девицу, а фамилию спросить позабыл. Право, ротмистр, не отпускал бы тебя от себя, коли не спешное и важное дело, которое вот прямо сейчас мне совершенно некому поручить, кроме тебя, голубчик. Да и удача на твоей стороне: надо ж так, веревка порвалась.

— Ох, государь, ей-богу, никому не понять.

— Догадываюсь, — кивнул Александр. — Конечно, не могу я этого понимать. Возьмешь документы и сам потом впишешь имя и фамилию. Для тебя же все заготовлено. Казаки, коих ты уже успел узнать, сопроводят тебя с двумя эскадронами. Будут следовать за тобой, куда скажешь, но ровно до того места, откуда тебе придется уже продвигаться в одиночку. То есть с твоей дамой. У них же получишь денег — достаточно, чтобы прожить в Европе хоть год, хоть два.

Ушаков поклонился царю. Александр протянул ему руку, и тот приложился к ней горячо и с великой благодарностью. Он хотел что-то сказать, но не нашел слов. Иссякли душевные силы под влиянием испытаний и диковинных причуд судьбы последних дней.

— Ну, Ушаков, прощай.

— Прощайте, Ваше Императорское Величество. Не забуду доброту Вашу во веки вечные.

* * *

— Вот тебе, господин капитан, деньги, документы, — говорил сотник Найденов, провожая Ушакова в путь. — Нам дальше с тобой скакать не велено. Теперь ты один, сам по себе…

— Не сам по себе, — строго отозвалась Аленка, восседающая на черном, как смола, скакуне, пожалованном ей одним из казаков. — Он со мной. Чай, не пропадет.

— Вот ведь боевая девка, — погладил усы Найденов. — Как ты только сумел уговорить такую ехать с тобой?

— А это, дядька, любовь называется, понял? — дерзко ответила Алена.

— Любовь… Поди слова такого до встречи с его благородием не знала, — проворчал Найденов. — Ну, бывай, Михаил Иванович, Бог тебе в помощь. И вот еще что. Государь просил передать тебе вот это, там и записочка.

Сотник достал из подсумка увесистый мешок и протянул его Ушакову.

— Что сие? — спросил тот.

— Там все написано, — ответил Найденов и был таков.

Развернув сверток, ротмистр обнаружил там тяжелый предмет из чистого золота. При нем он нашел записочку, которую тут же прочел вслух. Аленка навострила уши и старалась не пропустить ни слова.