Француз

Он быстро нажал кнопки. Двигатель взревел, приборы «взяли себя в руки». Набрав скорость в шестьдесят узлов, самолет, повинуясь штурвалу, медленно оторвался от земли и стал набирать скорость. Это случилось в самом конце полосы, за которой в небольшом отдалении Антон увидел незаметный ранее высоченный забор.

— Бритта! — прокричал он что есть силы, — я люблю тебя!

Ральф улыбнулся и обнял жену. Бритта торжествующе и с презрением посмотрела на Ольгу, которая ничего не заметила, так как сидела впереди, справа, на месте второго пилота.

Вскоре Антон сообщил пассажирам, что они набрали высоту в три тысячи футов.

Ольга крепко взяла его за руку, он посмотрел на нее.

— Кто ты, Антон?! — спросила она, с восхищением глядя ему в глаза.

Глава семнадцатая

Несмотря на выпитое накануне, Михаил Иванович Ушаков за всю ночь, проведенную в камере Петропавловской крепости, не смог сомкнуть глаз. Зуб на зуб не попадал от холода. Мысли спутались, разум не приходил в спокойствие. Попытка помолиться тоже не удалась. К тому же этому благочестивому и разумному, с учетом скорой казни, желанию мешали мысли об оставленной в деревне девушке.

Ротмистр Ушаков мечтал, уволившись со службы, завести много детей, представлял себе дом батюшки, наполненный детским смехом. Если до ареста ротмистр еще сомневался в том, что провидением ему предначертано взять в жены эту дерзкую, смелую и красивую девчонку, то сейчас, вспоминая ее огромные глаза, он знал, что суждена Аленка была ему самим Господом, коль скоро и перед казнью не выходила она у него из головы.

Лежа на жестком топчане, Михаил Иванович представлял себе, какими красивыми были бы их дети. Девочек со временем можно было бы устроить к генерал-губернатору или даже ко двору во фрейлины, а мальчики непременно продолжили бы семейную традицию и стали бы офицерами.

При этих мыслях Ушаков начинал кусать губы, а думая о том, каким позором покроет семью его благородный вроде бы поступок, который сочли изменой, не мог сдержать слез. Да, боевой офицер, кавалерист, рубивший неприятеля налево и направо, видевший смерть и неописуемые страдания товарищей, а также бесчисленные людские несчастья по дорогам войны, плакал как ребенок. От обиды, от бессилия, от непонимания мироустройства, которое позволяет отправлять на эшафот столь драгоценный человеческий материал.

На рассвете в камеру вошли два караульных гвардейца.

— На выход пожалуйте, ваше благородие, — мрачно произнес один из них, опуская ружье со штыком.

— Можешь не утруждать себя, братец, — сказал Ушаков твердым голосом, вставая с топчана и указывая на штык. — Я озорничать не буду, да и штыков не боюсь давно.

— Тогда, значит, пойдемте, господин ротмистр, — гвардеец повесил ружье на плечо.

— Значит, все?.. — зачем-то спросил Ушаков.

Тот спокойно кивнул. Видать, в жизни довелось ему немало сопровождать людей до виселицы. Так что насмотрелся и не такого. Скорее всего, даже утратил способность сопереживать и сострадать.

Они шли по пустынному двору Петропавловки. Пронизывающий ветер завывал неприветливо, тревогой и безысходностью дышало внутреннее пространство крепости. Ротмистр шел и дивился наступившим спокойствию и смирению. Лишь вспомнив про ужин с государем, он ухмыльнулся.

— Эх, — пробормотал он, ни к кому не обращаясь, — жалко, матушке с батюшкой уж не расскажу про чудный обед с царем. А вот любопытно мне, помнят ли о таких вещах на том свете?

— Последнее желание имеете, ваше благородие? — услышав бормотание осужденного, поинтересовался второй караульный, до сих пор хранивший молчание.

— Водки бы мне, голова раскалывается после вчерашнего, — с веселой усмешкой попросил ротмистр.

— Смелый вы человек, ваше благородие, — заметил тот, что ранее первым зашел в камеру вести Ушакова на казнь, судя по всему, старший. — Нечасто в крепости увидишь такую стойкость. Обычно плачут грешные, а у иных ноги отнимаются.

— Так как насчет водки?..

Караульные переглянулись. Старший кивнул, и другой распахнул шинель, извлек небольшую флягу и поднес ее ротмистру.

— Пейте, ваше благородие. Помолитесь за нас, как предстанете перед Господом. Мы — люди служивые… Нет за нами греха.

Перекрестившись, Михаил Иванович сделал добрый глоток и, видя, что караульные не спешат забрать флягу обратно, повторил. Тепло сразу же разлилось по телу.

— Как оно? — спросили караульные одновременно.

— Хороша чертовка, — ответил ротмистр, возвращая штоф. — На Руси без водки никак нельзя. Ни в горе, ни в радости, ни в бою, ни перед казнью.

— Это точно, — хохотнул старший. — Однако же поторапливаться нам надо. Скоро пушка стрельнет. Нас заругают, коли вовремя не доставим осужденного.

Вид эшафота произвел-таки на Ушакова впечатление. Он сник, тело чуть дрожало от холода и страха перед неотвратимой развязкой и Вечностью. Ротмистр поднялся по скрипучим ступенькам, кивнул палачу, который не ответил на это неуместное приветствие.