Француз

Здесь не строят, а только перестраивают, достраивают, ремонтируют. Не судят, а казнят, не разбираются, а сразу осуждают. Грязные улицы мостят досками, да так небрежно, что каждой новой весной приходится делать это опять. Злые языки утверждают, будто бы на сем деревянном круговороте наживаются местные купцы и чиновники… Какая неприкрытая подлость!

Забитость и неслыханная нищета низших слоев и тут же — отвратительная, обрамленная в драгоценную оправу дикость и распущенность знати — вот что бросается в глаза любому иностранцу. Справедливости ради, дворянство отличают от черни наличествующие у многих познания в истории и науке и почти повсеместное знание нашего языка. Однако ведь недаром говорят, что и обезьяну при желании можно обучить человеческой речи. Попугаи опять же, бывает, разговаривают даже на китайском языке.

Конечно, нет правил без исключений: знавал и я пару достойных русских, из офицерства, но это, скорее, действительно большая редкость.

Не подумайте, кто вдруг когда-нибудь прочтет эти записки, будто бы я ропщу, ведь мое пребывание здесь есть Промысел Божий… В какой-то момент оно завершится, и я обязательно вернусь в Бретань. В первый же день я отправлюсь на Бель-Иль, поселюсь в лучшем постоялом дворе и сразу же закачу такой пир, какого не видал местный порт с момента строительства цитадели великого маршала Вобана. Ведь именно там, в цитадели, начиналась моя военная служба, там на одной из улиц повстречал я Изабель, там же, недалеко от того места, впервые подрался из-за нее на дуэли и был тяжело ранен в бедро. Меня долго выхаживали местные лекари, и все это время, каждый день, она приходила ко мне в крепостную больницу, а потом уже носила передачи в кордегардию.

Сейчас мне кажется, что целое столетие минуло с тех счастливых дней… Изабель не ждет меня более. Зато портовые девки будут все мои. Вернусь я героем, пережившим страшную русскую экспедицию. А герои никогда не остаются без женской ласки.

Как же я не понимал этого раньше: я счастливый человек, коль скоро у меня есть шанс снова оказаться во Франции, которая в сравнении с Россией являет собой сущий на земле рай?!

Надо только постараться выжить, не попасть под русскую пулю или разрыв гранаты. Да и на крестьянских вилах заканчивать свой век я категорически не согласен!

Эх, война… Невеселое это занятие, особенно если ведется по азиатским канонам, а значит, против всех мыслимых правил. А еще эта Изабель…

Почему она так быстро меня забыла?

Мой лучший друг Жан-Поль Бодекру прислал полгода назад письмо, извещающее меня о том, что моя Изабель вышла замуж за интенданта гусарского полка из Прованса по имени Кристоф Монтегю… В письме Жан-Поль интересовался вскользь, следует ли ему заколоть или застрелить этого подлеца Монтегю на дуэли? Однако я был так сильно опечален известием об измене моей будущей жены, кем я уже привык считать Изабель до прочтения злосчастного письма, что впал в прострацию и на письмо не ответил, чем и спас от гибели этого подлеца.

Я несколько дней беспробудно пил, а потом, как-то на удивление быстро справившись с горем, зачерствел душой и, презирая теперь всех женщин мира, записался добровольцем в корпус славного Мюрата, столь же смелого воина, сколь и блистательного кавалера. За ним хотелось идти, и мы шли в лобовые атаки на неприятельские штыки и пушки без страха и сомнений. За него поднимали заздравные, за него готовы были сложить головы в жестоких схватках с врагом.

Так началась моя служба в кавалерии, изменившая в итоге не только мою собственную жизнь, но и предопределившая судьбу моих потомков.

В начале октября 1812 года я, в числе союзных войск, неспешно покидавших Москву, очутился в небольшой деревушке со странным названием Ouzkoye.

Мы устроили бивуак между прудом и церковью, в которой расположились сам император, месье Коленкур, маршалы Мюрат, Виктор, Даву и еще несколько офицеров, а также их лошади и полроты солдат гвардии.

Лишь только стемнело, на наш лагерь напали казаки.

Казаки… Что за дикое войско, чья тактика и образ мысли непостижимы не только для цивилизованного человека, но и для многих русских. Этим диким всадникам совершенно неизвестны наши подразделения, правильное равнение, сомкнутость строя, которой мы придаем столько значимости… Но они умеют с места мчаться карьером и на карьере круто останавливаться. Лошади кажутся одним телом с ними. Они всегда бдительны, поворотливы, нетребовательны и исполнены воинского честолюбия…

Каждый день казаки появлялись длинными линиями на горизонте, а особо отчаянные подъезжали к самым нашим рядам. Мы строились и шли этим линиям навстречу. В ту минуту, как мы к ним подходили, они пропадали… Но час спустя, когда мы кормили лошадей, нападение возобновлялось и опять появлялись эти черные линии, повторялись те же маневры и с теми же результатами. Таким образом уставала и на глазах таяла храбрейшая конница, причем в бою с теми, коих она презирала.