Француз

Мы с другом, одним из денщиков маршала, как раз заканчивали бутылку игристого вина из «царских запасов». Он утверждал, будто это вино, с нашим, но незнакомым мне названием «Вдова Клико», было позаимствовано кавалеристами непосредственно из кремлевских погребов. В ночной тишине гулко прозвучал ружейный выстрел, лагерь зашевелился, отовсюду стали раздаваться крики.

Бросив приятное занятие, мы с адъютантом вскочили на ноги. При нас были пистолеты и сабли — с оружием я не расставался уже несколько месяцев. Тут-то я и увидел эту бородатую рожу, надвинутую на лоб черную шапку и длинную пику. Все это вот-вот должно было смести меня, подобно урагану. Еще секунда, и моя мечта вернуться домой так и осталась бы мечтой тут, в России, вместе с несбывшимися мечтами тысяч моих соотечественников. Однако же адъютант оказался проворным малым. Шашкой своей он отвел от меня удар казака, но тут же мешком осел на землю, видимо, поймав одну из тех самых шальных пуль, которых я так боялся.

Нам стоило немыслимого напряжения сил и воли отбить атаку казаков. Тут же провели ревизию потерь. Несколько человек убито, после схватки осталось много раненых. Один офицер пропал. Я уже не помню, как его звали, но мне было искренне жаль беднягу. Вижу будто наяву его добрые глаза. Такие глаза бывают у молодых священников. И зачем только судьба забросила его на войну? Таким здесь не место. Если они сами не пропадают, то делу от них все равно пользы нет никакой. Только разжигают жалость — ненужное в бою чувство.

К несчастью, погиб и мой денщик. Он фактически спас мне жизнь, но на войне такие вещи постепенно перестаешь замечать. Здесь ежедневно каждый кому-то спасает жизнь, вольно или невольно. Мы все в должниках друг у друга и у судьбы, разумеется, пока она от нас не отворачивается и не уходит благоволить другому счастливцу, допуская до твоего тела разящий удар стального клинка, свинцовую пулю или адскую силу разорвавшейся подле тебя гранаты.

Утром по лагерю прогуливался император. В дни славных побед нам частенько доводилось видеть его в лагере среди простых солдат. Он любил заговорить с кем-нибудь, расспросить о службе, а бывало, что и выпить вина. В такие моменты мы искренне любили Бонапарта, и каждый из нас готов был пожертвовать здоровьем и самой жизнью ради спасения своего кумира, окажись поблизости вражеские солдаты или просто человек с дурными намерениями.

В России такие выходы в народ случались нечасто, да и поводов было не так много.

Армия устала. И что бы ни говорило начальство, она уходила из этой страны со странным ощущением растерянности от полуправды. Командиры уверяли нас, что мы победили, древняя русская столица разорена, армия обескровлена, и теперь уже не стоит ждать от нее вмешательства в дальнейшие дела императора. В европейские столицы были отправлены гонцы, дабы проинформировать вассалов об очередном успехе Великой армии. Но мы-то понимали: еще одна такая, с позволения сказать, победа, и воевать с русскими будет просто некому! Да что там русские — кто будет защищать Францию?

Победа в сражении под Бородино была какой-то недопобедой. А взятие Москвы осталось в нашей памяти в качестве недовзятия.

Все было как-то наполовину, тревожно, уныло и совсем не по правилам взятия больших городов и ведения войны. Чего только стоили эти подлые вылазки крестьян против регулярной армии… Может быть, эта недосказанность и неопределенность помешали войскам приветствовать императора так же браво и молодцевато, как делалось это в Австрии или Польше?

Наполеон со свитой приблизился к месту, где еще накануне мы с товарищем распивали французское вино из русских погребов. Все вскочили со своих мест, вытянулись по струнке. Небрежным жестом приказав мне сесть, Наполеон, как простой солдат, устроился у костра на бревне. В этой позе великий человек выглядел сущим карликом, но от него исходила нечеловеческая сила, а от взгляда огромных, проницательных глаз кровь застывала в жилах. Император заговорил со мной.

— Вас зовут Матье Сибиль? И вы из Бретани?

Я собрался отвечать, но услышал голос Мюрата и тут же заметил в толпе сопровождающих Бонапарта на прогулке моего командира:

— Так точно, сир. Матье Сибиль. Храбрец, надо признать. Хотя, поговаривают, он попросился в армию из-за несчастной любви.

Наполеон усмехнулся. При этом ни один мускул его лица не пошевелился. Видно было, что веселье уже давно покинуло его сердце.

— Мой друг, — покровительственным тоном произнес император, — переживать по поводу женской измены может или глупец, или школьник. Вы, как мне кажется, не относитесь ни к одной из этих категорий людей. Надеюсь, вы уже забыли обо всем? На свете еще очень и очень много женщин, которые желают быть счастливыми. А сделать женщину по-настоящему счастливой способен только солдат. Мюрат, попросите записать эту фразу. Она звучит как афоризм. Когда-нибудь ее будут цитировать.

Наполеон встал и, не проронив больше ни слова, не попрощавшись и не глядя в мою сторону, продолжил свою инспекционную прогулку.