Французская демократическая миссия в Европе и ее конец

Как и армия, общая организация прусского государства, представлялась инструментом абсолютизма. На грядущем разрушении прусского чиновничьего государства основывалась освободительная миссия в отношении немецкого народа. Затем французская пропаганда не могла пройти мимо факта либеральной конституции Пруссии, которой она сама способствовала. В этой связи заявлялось, что все либеральные поправки в конституции и основанные на них преобразования есть ничто иное, как исторический камуфляж, маска, за которой скрывается абсолютизм. В дальновидном расчете известных либеральных руководителей: фон Гагерна (10), Георга фон Винке (11), фон Беннигсена (12) и фон Ховербека (13) содержались меры по переходу к либерализму. Это становилось особенной заботой Бисмарка с целью усиления власти короля согласно теории «обманчивого либерализма» /«trugerischen Liberalismus»/, которая получила хождение в Пруссии /Бисмарк применял в своей государственной практике любые приемы, отвечавшие его планам централизации Германии. В данном случае он использовал либерализм в его свободной трактовке, как возможность под вывеской свободы, в противовес принуждению, усилить государство – И.Б/.

У всех действительно либеральных народов конституционализм означал развитие данных народу гарантий в отношении государства и усиление власти народных представителей. Но только не в Пруссии. Существующий здесь конституционализм специфически прусской природы имеет мало общего с подлинным конституционализмом. В Пруссо-Германии правление постоянно, вновь и вновь стремится стать авторитарным, тогда как действительная суть современного конституционализма заключается в том, что правление должно строиться на основе мнения народа /Андлер/. Таким образом, по утверждению Андлера, буржуазия демонстрировала свою измену прусскому либерализму в интерпретации Бисмарка. В частности немецкие либералы должны была показать, что их конституция есть в незначительной степени полуабсолютистская, и советовали, как изменить ее в парламентско-демократическом смысле.

Теоретически эта критика опиралась на принцип равенства – предпосылку каждой в действительности демократической конституции, которая при проведении в жизнь в Пруссии, однако, отсутствовала. Кроме того, здесь не хватало всеобщего равного избирательного права, тогда как государство поставило в привилегированное положение касту студенческих корпораций. Подобные классовые различия и привилегии не знал ни один слой во французской демократии. Сверх этого, в Пруссии не соблюдалась свобода митингов и собраний. Каждый начальник, каждый руководитель производства запрещал своим подчиненным участие в собраниях, которые им не нравились. Самоуправление общин было только на бумаге. Практически оно упразднялось непреклонным правом контроля со стороны обер-президентов и земельных советников /Андлер, см. выше/. Прежде всего это относилось к чиновничеству, и Франция заявляла: весь немецкий народ порабощен чиновной бюрократией, которая бесцеремонно игнорирует права граждан.

Между тем как в Германии повиновались чиновникам, французская демократия настаивала на том, что при ней повиновались сами чиновники. В Германии чиновную бюрократию превосходила только военная каста, которая постоянно оказывала законодательное влияние и являлась важнейшим столпом империалистического неравенства, мошенничества и угнетения. Если этот прусский милитаризм с его образом мысли чиновничества глубоко проникнет в цивилизацию, тогда школы будут готовить детей лишь для казарм; управление, торговля, индустрия, всё без исключения точно последует военному порядку. Согласно французскому представлению, больше никто не будет заботиться о конституционных гарантиях, и только так может совершаться военное подчинение Германии династически узаконенному порядку Гогенцоллернов /О.Готье/.