Французская империя и республика

То, что после получения Алжиром независимости судьба франко-алжирцев и «офранцуженных» мусульман действительно оказалась незавидной, не вызывает никакого сомнения. Нельзя не согласиться с мнением, высказанным в статье Немырича о том, что де Голля к принятию идеи «алжирского Алжира» подтолкнула ситуация. Однако произошло это слишком поздно, а вот «если бы выбор был сделан ранее, результаты для Франции и особенно «черноногих» были бы существенно лучше». В результате в независимом Алжире вместо мирного сосуществования им предложили чудовищный выбор: «Чемодан или гроб». А Франция не пожелала помочь возвратившимся в нее репатриантам и харки ни тогда, когда у власти был генерал де Голль, ни теперь, когда с момента окончания войны прошло более пяти десятилетий. Поэтому даже сейчас сообщество вернувшихся на родину алжирских французов, которое уже насчитывает 3 млн человек, не может добиться от алжирского правительства компенсации за разграбленное после провозглашения независимости страны имущество.

Что же касается обвинения де Голля в измене, то с ним тоже… можно согласиться. Вот только изменил он не Франции, а тому имперскому лозунгу, под которым победил на президентских выборах. Он сам признался в этом, заявив: «В политике приходится изменять или своей стране, или своим предвыборным обещаниям. Я предпочитаю второе». Де Голль, без всякого сомнения, был тонким и мудрым политиком, одним из главных достоинств которого, по словам Игоря Ходакова, являлась интуиция, выражавшаяся «в предчувствии грядущих событий». И эта интуиция подсказывала ему судьбу Алжира с момента его прихода к власти. Позже он говорил об этом друзьям: «Когда я пришел в 1958 году, Алжир был уже потерян. Вы думаете, мне это было приятно? Я страдал еще больше, чем вы». Эта же интуиция, политический опыт и здоровое честолюбие человека, отдавшего всю свою жизнь на благо родине, определили выбор его решения в пользу мнения большинства французов в метрополии, которые были против продолжения войны. И единственное, за что можно было бы упрекнуть де Голля, состояло в том, что прими он это решение раньше, удалось бы сохранить немало жизней с обеих сторон. Дальнейшие события, по словам Дмитрия Назарова, стали вполне предсказуемой ответной реакцией на действия президента со стороны ультраправых. «Неизвестно, чего было больше в этом решении — государственной мудрости или тщеславия политика, — размышляет историк. — Так или иначе, 29 января 1960 года де Голль заявляет о праве Алжира на самоопределение, а в июле начинаются переговоры с ФНО. В стране проводится референдум. Семьдесят пять процентов французов поддерживают предоставление Алжиру независимости. Военные не могут этого простить. В тот момент, когда «боевики» практически уничтожены, президент начинает переговоры! Естественно, его объявляют предателем».

А между тем даже после признания права Алжира на самоопределение де Голль все еще пытался найти такой вариант «сосуществования» с Алжиром, при котором его связь с Францией оставалась бы достаточно крепкой. Вот как описывал эти события Р. Ланда: «Бесперспективность «умиротворения», ширившееся во Франции движение за мир в Алжире и рожденные алжирской войной трудности на международной арене, так же, как и желание де Голля наладить отношения Франции с арабским миром, заставили президента Франции признать право алжирцев на самоопределение 19 сентября 1959 г. Тогда европейцы-«ультра» в Алжире, не желавшие смириться с этим, организовали в январе 1960 г. мятеж («неделю баррикад»), но потерпели крах. После этого де Голль выдвинул формулу «алжирского Алжира, тесно связанного с Францией», но имеющего «свое правительство, свои учреждения и законы». Он подразумевал тем самым как бы автономию Алжира при сохранении за Францией полного контроля над его внешними сношениями, экономикой, финансами и обороной». Это предложение со всей очевидностью показывает, что французский президент, хорошо понимая, что процесс деколонизации остановить уже невозможно, все же пытался всячески его затормозить, сохранив при этом тесные связи с колонией, давно уже считавшейся неотъемлемой частью Франции.