Французская няня

Всю дорогу со всеми трактирщиками и станционными смотрителями, подавальщиками и прочими людьми, у которых мы что-то хотели спросить, разговаривала только я. По-английски! Наконец-то я могла свободно спрашивать обо всем, не делать вид, что не понимаю того, что мне говорят, отвечать… Какое утешение после целого года молчания! Впрочем, я это делала не для того, чтобы наговориться всласть. Мы подумали, что если кто-то сообщит в Торнфильд о том, что мы тут проезжали, то преследователям будет так труднее нас опознать: ведь они считают, что я ни слова не понимаю по-английски.

Наши страхи не оправдались: на протяжении всего пути Берта была совершенно спокойна. По ночам она спит в обнимку с Деде и разговаривает только с девочкой, а та уже передает нам, что ей нужно или что не так. Тусси не знал, что мы привезем ее с собой, он вообще не знал о ее существовании, потому что мы не успели его предупредить. Когда он ее увидел, а Адель сказала: «Это Берта», — он дар речи потерял. И, конечно же, у него не оказалось с собой платья, которое могло бы подойти высокой крупной сорокалетней женщине. Но он согласился с нами, что невозможно оставить ее в бесформенной рубахе, которая в сочетании со спутанными неубранными волосами сразу наводит на мысли о приюте или лечебнице для душевнобольных. К счастью, у Олимпии еще оставалось немного денег, и, едва прибыв в Лондон, мы купили на блошином рынке пару подержанных, но приличных платьев, соломенную шляпку и шаль. Берта Мейсон послушно оделась, но дотрагиваться до своих волос она позволяет только Адели, поэтому Деде пришлось терпеливо распутать ей колтуны, расчесать волосы щеткой и собрать в приличную для дамы ее лет прическу. Теперь нашу спутницу никто не смог бы узнать. Даже смотрит она по-другому, не грустно и потерянно, как раньше, а иногда с интересом. А когда мы шутим и смеемся — а по мере приближения к побережью мы все чаще шутим и смеемся, — в глазах Берты даже начинают проскакивать едва уловимые искорки веселья.

Адель удивляется, что Берта стала молчаливой и кроткой. Раньше, когда они играли в маленькой комнатке на третьем этаже, Берта говорила куда больше: она протестовала, раздражалась, была вредной и нетерпимой к правилам и запретам. А время от времени у нее случались приступы ярости, хотя и не по отношению к Адели.

Пришлось объяснить малышке, что это был не настоящий Бертин характер, а ее ответ на длительное заточение, на то, что с нею обращались как с безумной.

Олимпия уверена, что лечение доктора Манетта и наша поддержка помогут Берте за несколько месяцев полностью вернуть ясность рассудка.

И, пожалуй, хватит уже называть ее Бертой Мейсон. Теперь ее зовут Агнес Присцилла Драммонд — до тех пор, пока к ней не вернется рассудок и она не выберет себе новое имя, которое будет с ней до конца жизни. Берта Мейсон умерла, ее останки покоятся на маленьком кладбище в Торнфильде под мраморной доской рядом с коленопреклоненным ангелом, который уже двести лет сторожит могилы Деймера Рочестера, погибшего во время гражданской войны, и его жены Элизабет. Так, во всяком случае, полагают жители Торнфильда, Хэя, Милкота и все те, кто прочел последний номер «…ширского вестника».

Нам попалась на глаза эта газета, когда наш дилижанс менял лошадей в Гилдфорде. Заголовок на первой странице тут же привлек внимание Олимпии.

Трагедия в Торнфильдхолле. Пожар полностью уничтожил старинное поместье Рочестеров

Мы с жадностью набросились на статью.