Французская няня

— Он и мне давал его читать, когда я была примерно в вашем возрасте, — заметила Селин. — Роман был напечатан всего за несколько лет до этого, сразу после смерти дамы, которая его написала, и о нем тогда много говорили. Крестный — большой поклонник мисс Джейн Остин, он давал мне читать и «Гордость и предубеждение», и «Эмму». Он говорит, что редко можно встретить такой тонкий юмор в книгах, написанных женщинами. Еще он говорит, что с помощью иронии «Нортенгерское аббатство» учит читательниц не быть чересчур романтичными, как это часто случается с девушками, и не искать призраков, скелеты или тайны за каждой закрытой дверью или в конце любого плохо освещенного коридора.

Софи читала медленно, и Туссен, которому не терпелось узнать продолжение, меньше чем за полчаса переводил целую главу и пересказывал ей. Так они с увлечением следили за приключениями Кэтрин Морланд, которая под впечатлением от романа о призраках «Удольф» стремилась во что бы то ни стало обнаружить какую-нибудь мрачную тайну в старом доме, куда ее пригласила на каникулы подруга; но все, что ей удавалось, — это нанести обиду хозяевам дома или выставить себя на посмешище.

Дни шли, писем от месье Эдуара все не было. Зато приходило множество писем на его имя — видимо, приглашения, счета, приветы и отчеты о поездках его дальних приятелей… Никто не смел распечатать ни один конверт — даже от портного, башмачника или поставщика вин. Шарлотте велено было складывать их по порядку на письменном столе в комнате, которая служила хозяину кабинетом.

Как-то утром принесли большой конверт из плотной светло-коричневой бумаги, запечатанный ярко-красной сургучной печатью. Имени отправителя на нем не было, а адрес был написан размашистым почерком, который показался служанке знакомым, хоть она и не вспомнила, где могла его видеть. Конверт так разительно отличался от всех прочих своей внушительностью и чуть ли не властностью, что Шарлотта, вместо того чтобы положить на стол вместе с остальными, поставила его отдельно, на каминную полку — чтобы хозяин, вернувшись, тотчас его увидел и открыл первым.

Софи, которая иногда заходила в эту комнату за книгой, всякий раз останавливалась и разглядывала конверт, раздумывая, кто мог его отправить. Уж точно не та ужасная тетка-аристократка — хотя почерк был изысканным и элегантным. Писал явно мужчина, заглавные «Р» были выведены странно, с угловатой петелькой и длинным росчерком, уходящим вниз строки, — такой бывает иногда в подписях. Буквы «а» закручивались внутрь, как улитки, а большие «С» были выше и у́же обычных.

Этот почерк так поразил Софи, что однажды она даже попыталась его скопировать, но тут же бросила, отругав себя за пустую трату времени. Зато Туссен, входя в кабинет, не удостаивал письмо ни единым взглядом.

Однажды, вернувшись из школы, Софи и Туссен обнаружили прислугу в страшном беспокойстве, потому что Адель без умолку рыдала, требуя еды: было уже четыре часа, а Селин еще не вернулась.

— Надеюсь, козочка, которую маркиз де ла Поммельер обещал прислать из деревенского поместья, скоро прибудет, — вздохнула Соланж. — Этот бесенок и слышать не желает о бутылке.

— Может, попробуем дать ей немножко меда? — предложил Туссен, скидывая шубу. Он помнил, что на Кубе, в большой хижине, где жили рабы, матерям приходилось возвращаться к работе, когда младенцам было всего несколько дней от роду, а назад работницы приходили лишь поздно ночью. Поэтому несчастных детей кормили молоком только дважды в сутки: после возвращения матери и четыре часа спустя, перед ее уходом. Остаток дня они плакали, страдая от голода. Старые рабыни, которые больше не могли работать, присматривали за младенцами и давали им попить густого и сладкого сока сахарного тростника.

Соланж была против использования новых мер без согласия хозяйки. Кто его знает, что там понаписано в священных текстах этого графа Пьетро Верри и философа Руссо….

Но Адель кричала так громко, что иногда казалось: она вот-вот задохнется. А мед, в сущности, продукт не опасный, особенно если учесть, что, когда у Адели резались зубки, мать сама намазывала его девочке на десны, чтобы унять боль.

— Но только на вашу ответственность, — уступила в конце концов няня.

Поэтому, когда примерно четверть часа спустя Селин Варанс вернулась домой, она нашла свою дочь на руках у Софи, а перед ней баночку с медом и Туссена, очень осторожно кормившего Адель с серебряной ложечки.

— Простите, что опоздала! — в волнении воскликнула Селин. — Случилось кое-что… Мне пришлось дожидаться месье Тальони… Да, мое золотко, знаю, знаю, что ты голодная. Иди ко мне.

Селин, торопясь, расстегнула корсет, приложила девочку к груди и продолжила рассказ. Глаза ее горели. В Опера сегодня репетировали финал балета — сцену, в которой толпа сильфид окружает умирающую подругу и уносит прочь. Но, приподнимая Мари Тальони, одна из балерин оступилась и вывихнула лодыжку.