Французская няня

Добрый король Дагобер
Штаны наизнанку надел
Элодий, великий святой,
Сказал ему: «О мой король!
Наизнанку надеты штаны,
И швы, и подкладка видны».
«И правда, — ответил король. —
Переодеться готов я, изволь».
И тотчас же взялся за дело,
Обнажив ненароком тело.
Элодий, великий святой,
Сказал ему: «О мой король!
Ваша кожа черна,
Цвета ночи она».
Король ответил: «Все так,
Но, поверь, это сущий пустяк.
У королевы, супруги моей,
Кожа куда черней»[5]

.

Адели так понравилось это сравнение, что, хотя кожа у новой куклы была не черной, а синей, она сразу решила назвать ее Дагобертой.

В силу необъяснимой игры детского воображения, несмотря на обилие дорогих элегантных кукол, этот синий шуршащий сверток, источавший аромат лаванды и мягко лежавший на руках, стал любимой игрушкой девочки — «дочкой», с которой она не расставалась ни днем, ни ночью.

Разумеется, со временем сухие цветы превратились в труху и стали просыпаться через ткань, так что Дагоберта начала худеть, а маленькая хозяйка — тревожиться о ее здоровье. Селин взяла в привычку заново набивать куклу, распарывая немного ткани на спине. Набить ее ватой или хотя бы заменить лаванду на другие цветы она даже не пыталась: Адель с ее чутким обонянием непременно заметила бы.

Пристрастие девочки к этой странной кукле напоминало Софи ее собственную старинную дружбу с Пиполетом, который после отъезда англичанина и прекращения ссор окончательно исчез из ее жизни.

Теперь Софи была слишком взрослой, чтобы заводить себе воображаемого друга. Глядя на себя в зеркало, она думала, что можно уже не бояться повстречать на улице месье Фелисьена. Да и мадам Анно не признала бы в высокой девочке с серьезным и пронзительным взглядом и горделивой осанкой бывшего испуганного мышонка с улицы Маркаде, который всегда пытался проскользнуть понезаметнее. Старые учителя из Школы рабочей взаимопомощи поразились бы тому, сколько всего она теперь знает. Благодаря Гражданину Маркизу и его друзьям, которых старик то и дело приглашал читать детям лекции, Софи к четырнадцати годам превратилась в настоящий «синий чулок», как насмешливо называли французы женщин, стремившихся получить такое же образование, как и мужчины. Она читала и бегло говорила по-английски и по-немецки, пела по-итальянски, играла на фортепиано, ездила верхом, писала акварелью… Из всех предметов, обязательных для девиц, она терпеть не могла только вышивание, штопку и шитье — возможно, потому, что они напоминали ей о последних печальных месяцах Фантины. Но зато она знала алгебру, магнетизм, астрономию, химию и анатомию человека.

В будущем она мечтала изучать медицину. Во Франции женщины-врачи были еще большой редкостью, но Софи читала, что при английском дворе герцогиню Кентскую лечила женщина, немка фрау Сибольд, и она же семнадцать лет назад помогла герцогине произвести на свет принцессу Александрину Викторию, которая с большой вероятностью в один прекрасный день, после смерти своего дяди, займет английский трон. Эти сведения придали Софи бодрости и внушили надежду на будущее. Ее интересовали научные открытия в целом. Она могла объяснить, как работает паровой котел, могла описать химический процесс производства газа для фонарей, которые двадцать лет назад вырвали улицы Парижа из непроглядной тьмы. Она также знала, почему в театре Опера газовые рожки были защищены колпаками матового стекла. Зрительницы, привыкшие к мягкому свечному освещению, потребовали приглушить слишком яркий свет, который немилосердно высвечивал все их изъяны.

Каждое утро Софи просыпалась в прекрасном настроении и думала о том, что нового она сегодня узнает.

— А чулки-то у тебя все-таки белые, а не синие, — подтрунивал над ней Туссен, который так продвинулся в учебе, что крестный уже подумывал, не послать ли его в Сорбонну изучать право.

В тридцать пятом году во всех парижских салонах, включая бульвар Капуцинов, только и говорили о том, что граф де Вуазен потребовал развода с Мари Тальони, обвинив ее перед судом в нежелании оставить балет. На следующий год неожиданно, после неудачного падения с лошади, в двадцать восемь лет скончалась великая певица Мария Малибран. Вся Франция была потрясена этим печальным известием. Теперь ее чудесным голосом в раю наслаждаются ангелы, говорили после ее смерти. Графиня де Мерлен, ранее предоставившая прекрасной испанке свой дом, объявила, что будет писать ее биографию.