Французская няня

Осенью Селин и Гражданин Маркиз, вернувшись в город, открыли свой дом для друзей. Каждый четверг они принимали художников и людей искусства, ученых, писателей, политиков и молодых идеалистов вроде Виктора Шельшера — приверженцев блестящих утопий. Все они в ноябре выразили возмущение и негодование, когда цензура снова запретила представление на сцене последней пьесы Виктора Гюго «Король забавляется». Все поздравляли Шельшера, когда тот опубликовал статью о своем опыте и размышлениях «О рабстве чернокожих и о колониальном законодательстве». За год до этого всеобщее восхищение и горячие дискуссии вызвал роман «Индиана», сочиненный Авророй Дюпен, до той поры подписывавшей свои произведения мужским именем Жюль Санд, а теперь впервые назвавшейся Жорж Санд. В нем шла речь еще об одной форме угнетения — об угнетении женщины мужчиной. Критик журнала «Кабинет для чтения», восторгавшийся романом, назвал его «нашим объявлением войны кодексу Наполеона».

Когда 29 августа 1833 года английский парламент отменил юридический институт рабства, все гости Селин были вне себя от восторга, а многие вопрошали: «Сколько же лет придется ждать нам, французам?»

Благодаря этому закону все рабы в колониях, принадлежавших Англии, были освобождены, и Туссен с удовольствием размышлял о том, что мужу его старой хозяйки на Ямайке теперь придется выплачивать жалованье крестьянам, работавшим на его плантациях, и то же самое будет вынужден делать и управляющий месье Эдуара.

Год спустя случилось другое событие, имевшее большое значение для Селин и ставшее предметом обсуждения в ее салоне и других домах Парижа: Фанни Эльслер приняла наконец вызов Тальони и выступила с огромным успехом на сцене театра Опера в балете «Буря».

Гражданин Маркиз сопровождал крестницу и обоих детей на премьеру, и Туссен чуть не сошел с ума от восторга, к большому веселью старого учителя. Вернувшись домой, крестный пересказал Селин слова Теофиля Готье о венской танцовщице: «Ее танец полон страсти и огня, это бешеный, языческий танец»; тогда как более классический и сдержанный стиль Мари Тальони он считал холодным, как «христианский танец».

— А ты, моя дорогая Селин, через несколько лет превзойдешь их обеих, — сказал маркиз напоследок.

Никто, кроме семьи и прислуги, не знал о предательстве месье Эдуара, о его обмане. Официально было объявлено, что англичанин и балерина разошлись. Это известие зажгло надежды в сердцах поклонников и обожателей всех мастей. На бульвар Капуцинов прибывали записки, сладости, цветы и более ценные подарки — последние по приказу Селин тотчас отсылались обратно. По четвергам в бело-красном зале молодые и не очень молодые гости окружали прекрасную хозяйку дома и засыпали ее признаниями в любви. А внизу на кухне служанки забавлялись, споря о том, кто же выйдет победителем.

Селин выслушивала всех и всем отвечала с загадочной улыбкой: «Сожалею, месье, но не могу ответить вам взаимностью. Вы опоздали. Место занято другим».

Злые языки поговаривали, что у нее тайная связь с крестным.

— А хоть бы и так, что с того? — восклицал с презрением Туссен. — Они оба свободны, а разница в возрасте касается только их самих.

Но он прекрасно знал, как знала это и Софи, что крестного и Селин соединяет та же теплая привязанность, что и всегда, их отношения по-прежнему остаются отношениями отца и дочери.

— Кто же этот другой? — однажды спросила Лизетта, раздраженная тем, что все ее предположения оказывались неверными.

— Я… — произнес чернокожий мальчик очень серьезно.

— Ты?! — оборвала его возмущенная служанка. — Ты хочешь, чтобы я поверила, что мадам…

— …я, Адель, Софи — ее дети, ее семья. Наша благодетельница еще не готова думать о новой любви. Может быть, когда-нибудь потом, со временем, — невозмутимо закончил Туссен.

— Тьфу, черномазый! Ты меня напугал! — рассердилась служанка. — И не забивай себе голову всякими глупостями — потому только, что мадам подарила тебе вольную. Цвет кожи тебе никто не поменяет.

Иногда на вечерах на бульваре Капуцинов присутствовала и графиня де Мерлен, которая шутя говорила балерине:

— Дорогая, у вас собирается такое блестящее общество! Теперь мне за вами не угнаться.

Гражданин Маркиз усаживал Мерседес рядом с собой на диван, спрашивал о книге воспоминаний, которую она начала писать, а также о том, не хочется ли ей вернуться после стольких лет на Кубу — хотя бы ненадолго.

Однажды вечером кто-то принес известие о смерти старого маркиза Лафайета, который был, как и хозяин дома, свидетелем последних семидесяти лет истории Франции. Гости Селин вспоминали всю его жизнь: как он участвовал в американской войне за независимость — ему тогда было чуть больше двадцати, — как вернулся во Францию, чтобы поддержать короля Людовика XVI, а потом, в годы Террора, бежал в Англию; во времена Реставрации он был одним из самых влиятельных политиков Франции, а после Июльской революции встал на сторону Луи-Филиппа Орлеанского, так как считал, что конституционная монархия для французов «есть лучшая из республик».