Французская новелла XX века. 1900–1939

Полдень. Непонятно, как это не перепутались между собой крепко сцепившиеся на перекрестках дороги. Каменотесы кончают работу; доносятся последние равномерные и глухие удары молота, будто бьют солнечные часы. Даже со дна колодца нельзя увидать звезды; чопорные гелиотропы подымают головки; кошки с тигровой шкурой растягиваются, как пружины, — хвост на свету, голова в тени, зрачок их зеленых глаз плавится от жары. Не надо бояться, что солнце стоит над самой головой: даже если оно сорвется, успеешь двадцать раз умереть, прежде чем оно долетит. Часы бьют и не считают ударов, в полной уверенности, что, сколько ни пробей, беды в том не будет — все равно не узнаешь, когда наступил полдень — на шестом или на двенадцатом ударе. Смотритель дорог всегда уважал границы, уважал все рубежи, как между французскими департаментами, так и между дневными часами; он любил ложиться спать ровно в полночь, так же как ему нравилось, чтобы на рубеже, отделяющем Бурбоннэ от Берри, правая нога у него была в департаменте Шер, а левая в Алье или чтобы тело его было в одной из этих провинций, а тень от него в другой.

Итак, тень смотрителя была по ту сторону полдня и уже кушала суп, как вдруг внезапное, словно удар хлыста, происшествие перебросило его через положенный предел. На его соседку напала икота. Сначала икота вела себя скромно, довольствовалась равномерными толчками в грудь, словно сердце тоже отбивало двенадцать часов; но потом икота усилилась, перешла в затяжное рыдание, будто суп пробуждал в его даме тяжкие думы. Теперь все гости ели с опаской, и каждый рекомендовал радикальные средства излечения. Г-н Пивото советовал ей ущипнуть себя за мизинец, а г-н Ребек — задержать дыхание, пока не прекратится икота; г-жа Дантон велела принести огромный ключ и собиралась приложить его к плечам болящей, но тут ей напомнили, что она спутала икоту с кровотечением из носу; потом смотритель дорог потребовал, чтобы бедняжка зажала уши и выпила маленькими глотками из его рук стакан холодной воды. Но тут раздался громкий крик:

— Господа, господа, под столом горит пол!

Все в страхе вскочили, кроме самой болящей — ведь ей ничего не было слышно, — и тут же, улыбаясь, сели опять за стол: г-н Дантон жалобным голосом признался, что думал излечить икоту страхом. Впрочем, мысль эта была неплохая, и теперь все наперебой старались напугать соседку смотрителя: г-н Ребек неожиданно поцеловал ее в шею, вероятно тоже спутав икоту с кровотечением из носу; кто-то прочитал телеграмму, из которой явствовало, что Бом разрушен землетрясением; но она заявила, что, по словам одного врача, икать она будет до самой смерти и никакое волнение ей не поможет. Она встала и под руку со смотрителем дорог вышла из столовой.

Они молча углубились в парк. Вдоль аллеи деловито ползли лесные клопы; скрытые под своими розовыми крылышками, они смахивали на муравьев с грузом земляники. Дубы, привязанные друг к другу бельевой веревкой, как альпинисты на краю пропасти, осмелились осторожно спуститься к реке, и самый отважный с благоговением пил, протянув корни наподобие хоботов.

Болящая тоже нагнулась к воде, оступилась, вскрикнула — и… икота прошла.

Теперь, стряхнув с себя тяжесть, они, как дети, сделавшие уроки, могли гулять в свое удовольствие. Они уселись в тени бука, мириады насекомых плясали вокруг; легкий ветерок приподымал листья, обнаруживая их белую подкладку; вдали дремала припудренная пылью вилла с окнами, обложенными кирпичом и похожими на губы, накрашенные помадой.

— Мне снилось, что вас зовут Мари-Мадлена.

Он нашел способ не робеть, переложив всю ответственность за свои слова на сон, и теперь он ни перед чем не останавливался.

— Вы почти угадали, — ответила она, — мое имя начинается с Мари…

Но ведь все женские имена начинаются с Мари — все равно, произносится это имя или нет, точно так же как имена всех египтян оканчиваются на «бей». И все же смотритель попытался угадать, вспомнив стишок, который в свое время выучил наизусть: «Мари-Мадлена свежа, как вербена; Мари-Роза нежна, как мимоза; Мари-Луиза — цветок без каприза».

Он осмелел:

— Мне приснилось, что я на коленях молил вас произнести ваше имя и что, кроме того, я поцеловал вам руку.

— А не снилось ли вам, — заметила она, — что идет дождь?

Он как раз хотел это сказать: дождь пробивался даже через листву. Капля упала на сухие губы Мари-Луизы и расплылась, как клякса на промокашке. Они встали, чтобы предоставить дождю меньшую поверхность, и углубились в лесную поросль. Листья падали, их срывала и уносила вода, высыхая по дороге. Сбросив с себя груз дождя, они кружились в воздухе. Смотрителя одолевала любовь. Он заговорил:

— Может, вы представляете себе Иисуса Христа юношей с женственными чертами, с русыми волнистыми волосами?