Как отмечали современники, в то время «всеобщим чувством была ненависть, скорее живая, чем глубокая, к Конвенту и его депутатам, от которых всеми силами хотели избавиться, – чувство, в общем-то безразличное к форме правления, ввиду того, что прекращалось их господство». «Правление Конвента, не поддерживаемое более казнями, было низко и достойно лишь презрения, – вспоминал впоследствии наполеоновский маршал Огюст Мармон, – все честные люди желали свержения его». В докладе, подготовленном для английского правительства, говорилось: «О Республике, Свободе или Равенстве не говорят иначе как с весьма выразительными гримасами; о представителях народа – иначе как с напускным презрением».
После публикации декретов они очень скоро стали мишенью для насмешек. «Откуда весь этот шум против
Хотя депутаты и пытались делать вид, что принятие «декретов о двух третях» полностью соответствует логике новой конституции, причины такой реакции были им, разумеется, понятны: по сути, одновременно с принятием конституции они совершали государственный переворот. Впрочем, Конвент нашел красивый выход: декреты были вынесены на референдум вместе с конституцией. Однако и недовольные сумели найти «асимметричный ответ»: во многих первичных собраниях сделали вид, что не поняли, нужно ли за них голосовать; в протоколах таких собраний декреты попросту игнорировались.
Национальному Конвенту пришлось делать хорошую мину при плохой игре: было объявлено, что декреты на референдуме одобрены, хотя за них проголосовали лишь около 200 тысяч человек, а 19 департаментов и 47 парижских секций из 48 декреты отвергли.
Восстание 13 вандемьера IV года Республики
На фоне все более углубляющегося продовольственного и финансового кризиса, на фоне ожиданий грядущей смены власти и в столице, и по всей стране все сильнее проявлялась ностальгия по былым временам, ассоциировавшимся после долгих революционных бурь со стабильностью и отсутствием проблем со снабжением. Немалое число граждан, докладывали агенты полиции,
измученных и уставших от того, что их беспрестанно дурачат и внушают ложные надежды, позволяют себе заявлять, что при старом порядке хлеба хватало даже после плохих урожаев, тогда как ныне, при всем изобилии, не хватает всего и вся. Эти речи сопровождаются жалобами и оскорблениями нынешнего правительства.
Таким образом, ностальгия сопрягалась с возраставшей неприязнью народа к властям предержащим. Конвент обвиняли в неспособности вывести страну из кризиса, его депутатов открыто называли ворами и казнокрадами, им припоминали разгул Террора и покорность «децемвирам». Парижане отчаянно надеялись, что с роспуском Конвента ситуация начнет стремительно улучшаться.
В этих условиях активно распространявшиеся слухи о том, что результаты голосования по «декретам о двух третях» сфальсифицированы, сыграли роль детонатора. Как может быть, спрашивал у Конвента представитель секции Хлебного рынка, что по всей Франции против декретов проголосовали всего 95 тысяч человек, если только в отвергшем декреты Париже таковых нашлось 75 тысяч? В столице ходили даже слухи, что декреты не поддержали три четверти департаментов.
Ситуацию усугубляла сильнейшая поляризация среди парижан. Одним из лозунгов Национального Конвента были слова: «Ни короля, ни анархии!», под которой тогда понимали извращенное народовластие, то есть то, что творилось при монтаньярах. Обвинения же в роялизме оставались удобным клеймом для всех недовольных политикой Конвента. Однако к середине 1795 года стало понятно, что воплощение этого лозунга в жизнь блокирует любые попытки достичь согласия и закончить Революцию.
Полицейский осведомитель докладывал:
…внутри ряда секций разворачивается возмутительная борьба между якобинцами и гражданами, которых те преследовали; они именуют друг друга роялистами и террористами. ‹…› Это столкновение мнений порождает ожесточенные споры, предвещающие и даже провоцирующие гражданскую войну.